Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)

— Как вам сказать? Как будто ничего.

— Гребля и этому способствует. И — раз, и — два!

Поясница у Стряпкова заныла, как будто туда переселились все зубы и сразу заболели. В душе поднималась ярость на Каблукова, чувствовавшего себя пассажиром: «Чугун! Посадить бы тебя на мое место!»

Вслух он сказал:

— В Москве все руководящие лица спортом занимаются. Да что я говорю. Ваш братец Петр Михайлович в бытность свою в прошлом году сам рассказывал, что в теннис играет…

Два дня назад Яков Михайлович при упоминании о брате наверняка бы потерял душевное равновесие. Сейчас же это почти не произвело впечатления — утверждение в новой должности не то чтобы уравняло братьев, но, во всяком случае, дистанция сблизилась, поэтому Каблуков спокойно заметил:

— Возможно. Не слыхал.

Потеряв надежду сдвинуть Якова Михайловича с руля на весла, Стряпков с плохо скрываемым ожесточением сказал:

— Может, пристанем к берегу? Передохнем?

— Пожалуй. Я тоже приморился.

Стряпкову пришлось снять ботинки и засучив штаны, прыгнуть в воду, подтянуть лодку к берегу. Весь перепачканный в тине, он, тяжело отдуваясь, хлюпнулся на песок: «Идол железобетонный. Посадили тебя, тупицу, на нашу голову! Сдохнешь, пока тебя довезешь…»

Каблуков, словно угадав его мысли, произнес:

— Отдохните немножко, и двинемся. Я смотрю на вас и завидую. Мне бы тоже хотелось поразмяться, но неудобно, неловко как-то — руководитель везет подчиненного.

Обрадованный Стряпков с робкой надеждой в голосе выкрикнул:

— Никто ведь еще не знает!

— Завтра все узнают. Нет, нет, как хотите, но этого удовольствия я себе доставить, к сожалению, не могу. Буду тихо вам завидовать.

Стряпков окончательно было собрался послать Каблукова ко всем чертям, но послышался шум — по реке летела моторная лодка, мощно разрезая воду металлическим носом. Кузьма Егорович вынул уключину, спрятал ее под пиджак и замахал шляпой.

— Эй! Товарищи!

С лодки ответили:

— Что у вас?

— Терпим бедствие! Уключину потеряли. С одним веслом не доплыть. Возьмите на буксир!

Что за удовольствие лететь вперед на механических лошадиных силах! Вот когда начинаешь всерьез ценить и уважать технику. Речной воздух нежно ласкает, вспотевшее лицо. Лодка слегка подпрыгивает, вода мягко булькает — и все это без усилий, спокойненько. Можно даже закурить…

Стряпков отошел от гнева быстро. Жизнь стала снова казаться блаженной. А Яков Михайлович недовольно хмурился:

— Я — и на буксире! Спросите их, знают они меня или нет?

Оказалось, что моторная лодка принадлежит леспромхозу, находившемуся в сорока километрах, и команда никого в Краюхе не знает.

— Тогда еще ничего, полбеды. Как будем к нашим приближаться, отцепимся. Теперь мне надо авторитет оберегать. Не для себя, понятно, для дела…

К Стряпкову уже вернулась его веселость, он подсел к Каблукову поближе и начал разглагольствовать:

— Вот вы справедливо указали насчет авторитета. Это великое дело — авторитет. Есть у нас любители панибратства. Чуть начальник подобрее, сразу лезут в приятели… Дистанцию надо всегда соблюдать. Почему Соловьева не удержалась? Не сумела себя поставить. Начальник для подчиненных всегда должен быть загадкой. Один день добрым, другой день сердитым. Утром приветливым, к вечеру мрачным. Можно, конечно, и наоборот — мрачным утром, к вечеру ласковым. Первый вариант, однако, лучше. Могут подумать, что мрачность утром от жены или от других семейных неприятностей. А у руководителя семья должна быть, как у вас, высший сорт. Вы, значит, меняетесь, а подчиненные теряются, не знают, с какого бока к вам подойти. Потом они совсем с толку собьются и будут перед вами, то есть я не хотел сказать, что перед вами лично, а вообще перед руководителем — будут трепетать. А трепет, говорил мне знакомый генерал в отставке, основа основ…

Яков Михайлович начал слегка покашливать. Это у него всегда бывало признаком волнения. Очевидно, слова Стряпкова доходили до сердца.

— Допустим, вошел к вам в кабинет ну, скажем, счетовод Курицын… Возьмем выше — директор гончарного завода Сосков. Незачем его к вольности приучать. Разговаривать с ним надо стоя, тогда и он не сядет, не развалится на полдня. Войдет Сизов, а вы в бумаги углубитесь. Возможно, они вам наизусть известны, но это неважно, читайте их не спеша, и на Сизова — ни взгляда. И так, пока он не затрепещет и не почувствует, что он перед вами козявка…

За приятной беседой чуть не проскочили Остапово, облюбованное горпромсоветчиками для массового гулянья. Если бы не бдительность Якова Михайловича, унесло бы их черт знает куда, в чужой район.

Увидев у берега лодки, Каблуков вскочил и чуть не шлепнулся в воду.

— Отцепляй!

С моторной сердито бросили:

— Хоть спасибо бы сказали!

— Ну, вот и все! С благополучным прибытием, Яков Михайлович! Обопритесь на мою руку и прыгайте… Осторожненько, тут, я извиняюсь, слегка грязновато…

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, в которой совершается тайный брак.

Тайный брак!

Сколько волнений, сколько мук и ожиданий счастья скрыто за этими двумя короткими словами.