Понедельник начинается в субботу. Трудно быть богом. Пикник на обочине

– Чего там, – сказал мальчик. – И старые сойдут…

– Слушай, Уно, – сказал Румата. – Я не могу месяц подряд спать на одних и тех же простынях.

– Хэ, – сказал мальчик. – Его величество по полгода спят и не жалуются…

– А маслице, – сказал Румата, подмигивая Кире, – маслице в светильниках. Оно что – бесплатное?

Уно остановился.

– Так ведь гости у вас, – сказал он, наконец, решительно.

– Видишь, какой он! – сказал Румата.

– Он хороший, – серьезно сказала Кира. – Он тебя любит. Давай возьмем его с собой.

– Посмотрим, – сказал Румата.

Мальчик подозрительно спросил:

– Это куда еще? Никуда я не поеду.

– Мы поедем туда, – сказала Кира, – где все люди как дон Румата.

Мальчик подумал и презрительно сказал: «В рай, что ли, для благородных?..» Затем он насмешливо фыркнул и побрел из кабинета, шаркая разбитыми башмаками. Кира посмотрела ему вслед.

– Славный мальчик, – сказала она. – Угрюмый, как медвежонок. Хороший у тебя друг.

– У меня все друзья хорошие.

– А барон Пампа?

– Откуда ты его знаешь? – удивился Румата.

– А ты больше ни про кого и не рассказываешь. Я от тебя только и слышу – барон Пампа да барон Пампа.

– Барон Пампа – отличный товарищ.

– Как это так: барон – товарищ?

– Я хочу сказать, хороший человек. Очень добрый и веселый. И очень любит свою жену.

– Я хочу с ним познакомиться… Или ты стесняешься меня?

– Не-ет, я не стесняюсь. Только он хоть и хороший человек, а все-таки барон.

– А… – сказала она.

Румата отодвинул тарелку.

– Ты все-таки скажи мне, почему плакала. И прибежала одна. Разве сейчас можно одной по улицам бегать?

– Я не могла дома. Я больше не вернусь домой. Можно, я у тебя служанкой буду? Даром.

Румата просмеялся сквозь комок в горле.

– Отец каждый день доносы переписывает, – продолжала она с тихим отчаянием. – А бумаги, с которых переписывает, все в крови. Ему их в Веселой Башне дают. И зачем ты только меня читать научил? Каждый вечер, каждый вечер… Перепишет пыточную запись – и пьет… Так страшно, так страшно!.. «Вот, – говорит, – Кира, наш сосед-каллиграф учил людей писать. Кто, ты думаешь, он есть? Под пыткой показал, что колдун и ируканский шпион. Кому же, – говорит, – теперь верить? Я, – говорит, – сам у него письму учился». А брат придет из патруля – пьяней пива, руки все в засохшей крови… «Всех, – говорит, – вырежем до двенадцатого потомка…» Отца допрашивает, почему, мол, грамотный… Сегодня с приятелями затащил в дом какого-то человека… Били его, все кровью забрызгали. Он уж и кричать перестал. Не могу я так, не вернусь, лучше убей меня!..

Румата встал возле нее, гладя по волосам. Она смотрела в одну точку блестящими сухими глазами. Что он мог ей сказать? Поднял на руки, отнес на диван, сел рядом и стал рассказывать про хрустальные храмы, про веселые сады на много миль без гнилья, комаров и нечисти, про скатерть-самобранку, про ковры-самолеты, про волшебный город Ленинград, про своих друзей – людей гордых, веселых и добрых, про дивную страну за морями, за горами, которая называется по-странному – Земля… Она слушала тихо и внимательно и только крепче прижималась к нему, когда под окнами на улице – грррум, грррум, грррум – протопывали подкованные сапоги.

Было в ней чудесное свойство: она свято и бескорыстно верила в хорошее. Расскажи такую сказку крепостному мужичку – хмыкнет с сомнением, утрет рукавом сопли да и пойдет, ни слова не говоря, только оглядываясь на доброго, трезвого, да только – эх, беда-то какая! – тронутого умом благородного дона. Начни такое рассказывать дону Тамэо с доном Сэра – не дослушают: один заснет, а другой, рыгнув, скажет: «Это, – скажет, – очень все бла-ародно, а вот как там насчет баб?..» А дон Рэба выслушал бы до конца внимательно, а выслушав, мигнул бы штурмовичкам, чтобы заломили благородному дону локти к лопаткам да выяснили бы точно, от кого благородный дон сих опасных сказок наслушался да кому уже успел их рассказать…

Когда она заснула, успокоившись, он поцеловал ее в спокойное спящее лицо, накрыл зимним плащом с меховой опушкой и на цыпочках вышел, притворив за собой противно скрипнувшую дверь. Пройдя по темному дому, спустился в людскую и сказал, глядя поверх склонившихся в поклоне голов:

– Я взял домоправительницу. Имя ей Кира. Жить будет наверху, при мне. Комнату, что за кабинетом, завтра же прибрать тщательно. Домоправительницу слушаться, как меня. – Он обвел слуг глазами: не скалится ли кто. Никто не скалился, слушали с должной почтительностью. – А если кто болтать за воротами станет, язык вырву!

Окончив речь, он еще некоторое время постоял для внушительности, потом повернулся и снова поднялся к себе. В гостиной, увешанной ржавым оружием, заставленной причудливой, источенной жучками мебелью, он встал у окна и, глядя на улицу, прислонился лбом к холодному темному стеклу. Пробили первую стражу. В окнах напротив зажигали светильники и закрывали ставни, чтобы не привлекать злых людей и злых духов. Было тихо, только один раз где-то внизу ужасным голосом заорал пьяный – то ли его раздевали, то ли ломился в чужие двери.