Пони бледный (СИ)

— Госснаб! Госстрой! Госкино! — три пурпурных копья поразили гидру в шею и затылок, но лишь едва оглушили. Она протяжно зарычала и попыталась вновь достать его, на этот раз — коварным ударом над самой землей.

— МОПР! ВЛКСМ! ВДНХ!

Каждое слово, заключенное в алое свечение, пылающим снарядом било гидру наотмашь. Алое, как знамя октября, как кремлевские звезды, как обложка советского паспорта. И каждый удар, который попадал в цель, наполнял душу Сталина ликованием.

— ТАСС! БАМ! БГТО!

Гидра завыла, глухо, с невероятной животной яростью. Пораженная сразу несколькими попаданиями, она едва удерживалась на поверхности воды. Но и Сталин был измотан до того предела, когда тело едва способно повиноваться направляющим его импульсам. Ноги дрожали, как у старой клячи, перед глазами плыли бесформенные кляксы, вены наполнились обжигающей слизью. Каждый удар, направленный им, требовал огромной концентрации и сил. И теперь он истратил почти весь свой арсенал.

Они стояли друг напротив друга — едва живая гидра и маленький серый пони с седой гривой.

«Ты ведь можешь отступить, Коба, — прошептал „внутренний секретарь“, наблюдавший за боем из своего уголка в его голове, — Стоит ли рисковать жизнью, чтоб нанести этот удар? Гидра уже не опасна. А ты можешь не выбраться, если решишь сражаться с ней до конца…»

Этот невидимый советчик, всегда мудрый, саркастичный и уверенный в себе, не был Сталиным. Он был отражением того, другого, человека. Который давным-давно проиграл свою последнюю битву.

Сталин улыбнулся, чувствуя во рту медный привкус крови.

Больше никогда. Никогда он не отступит от поверженного врага, дав ему еще один шанс.

— ДОСААФ!

Голова гидры лопнула, оставив безвольно качающуюся шею. Через несколько секунд поверхность болота выглядела так же, как и прежде — непроглядная черная гладь, нарушаемая лишь грустными вздохами больших пузырей. Сталин без сил опустился на землю. Он чувствовал себя так, словно его заживо мумифицировали и положили в мавзолей.

Зекора стояла на прежнем месте — то ли телепортировалась обратно, то ли вовсе никуда не уходила, временно обратившись невидимкой.

— Немало нарубил голов, — сказала она, тряхнув своей полосатой гривой и сверкнув огромными глазами, — Теперь, я вижу, ты готов. Ученье конечно твоё, и впору заряжать ружьё…

— Еще не готов, товарищ зебра, — он с трудом качнул головой, — Еще нет. Я победил врага, но теперь я знаю, что этого мало. Победа не стоит ничего, если ее плоды оставлены без присмотра. Мне осталось понять одну важную вещь. Как победу удержать и сохранить. Я буду на холме для медитаций.

Если бы он обернулся хоть раз за то время, что шел, покачиваясь, по тропинке, он бы заметил, что Зекора впервые смотрит на него не так, как прежде. Легкая насмешливость пропала без следа, сменившись чем-то другим. Чем-то вроде уважения.

Но Сталин так ни разу и не обернулся.

Сталин открывает глаза.

Он возвращается в реальный мир, который покинул несколько часов или дней назад. Здесь все по-прежнему — уныло гудят кроны Вечнодикого Леса, не пропускающие свет, что-то зловеще скрипит что-то в чаще. Но теперь это его не беспокоит, он знает, что Вечнодикий Лес никогда не причинит ему вреда.

Но кое-что изменилось. Теперь у него есть ответ, который он поймал там, под куполом кристально-прозрачного мира грез и мыслей.

Ответ оказался прост. Так прост, что у него даже спирает дыхание, когда он осмысливает то, что узнал.

Сталин улыбается. Но смену ледяной сосредоточенности приходит живое тепло, пульсирующее в теле. Это тепло зовет его, торопит, тянет вперед. Там, впереди, ждет его самое главное.

Сталин поднимается на ноги и спускается с холма.

Глава одиннадцатая

«Что ты можешь сделать голыми руками в уличной борьбе, даже будучи

сознательным, разве пуля врага не так же пробивает сознательную голову, как

и несознательную?»

И.В. Сталин

Позже говорили о том, что этот пони пришел в Кантерлот в сумерках. В остальном же все слухи расходились. Кто-то утверждал, что таинственный гость был огромного роста, а глаза его горели ярким голубым пламенем. Прочие рассказчики заверяли в том, что пони этот был росту вовсе небольшого, а глаза имел алые. Единственное, в чем эти слухи сходились наверняка — пони этот был серого цвета. Возможно, оттого дворцовая стража заметила его лишь тогда, когда он, нимало не таясь, подошел к главным воротам. Серый, в густеющих на глазах сумерках, он был почти неразличим. Как тень, которая стелется мягко и удивительно ловко, словно выскакивая из-под ног. Но Стражи Принцессы едва ли заслужили бы честь носить свои сверкающие золотые кирасы, если бы позволили даже бесплотной тени проникнуть во дворец.

— Стоять! — повелительно крикнул один из пегасов, поднимая копыто, — Ни шагу вперед!