Понять Маяковского

Я поднялся, открыл окно. В лицо ветер швырнул щепоть мокрого снега. Холодно, мокро, ветрено. Голые ветки качаются вместе с фонарем, и тени от них мечутся по углам. Хотя, может быть, это неправильное сравнение. Лучше сказать, не мечутся, а жадно трогают нагие женские тела.

Когда-то эти тела звались: Лена, Оля и Катя. Они жили в одной комнате, они были поэтессы. От бога. И они не могли писать поодиночке. Только втроем, только вместе. И рифма ложилась перед ними, как широкая ровная дорога. И образы, метафоры, ямбы, хореи и дактили заполняли весь коридор своими сладострастными стонами, когда эта троица сливалась в экстазе творения. И уже было не разобрать, где стоны — фантазия, а где — реальность. Они были лесбиянками, сексуальным мотором нашего общежития.

Они так и повесились. Втроем. С одного стула. Голыми. Сейчас осенний ветер, и тени от ветвей будут трогать их, разглядывать, ласкать.

Веревка скрипнула. Обернувшись, я увидел, как Катино тело, покачиваясь, развернулось в мою сторону. Мертвые глаза чуть приоткрыты.

— Ты кто?

— Я мертвец. А ты?

— И я тоже…

Их было много. Полная общага.

Сейчас было бы хорошо сварить кофе. Запустить «Ворд». Собрать разрозненные мысли в кучу. Вытащить из нижнего ящика стола заметки, заготовки. Пододвинуть поближе словарь. И написать…

Как это было бы хорошо.

Я вспоминаю об этом, как о теплом лете, которое ушло. Я вспоминаю об этом, как об удачно проведенном отдыхе. Где-нибудь там, на море. Может быть, даже на Средиземном.

Это уже не вернется.

Это уже только память.

Не нужно возвращаться на пляж зимой. Нечего и думать окунуться в воду, когда желтые, грязно-гнилые листья носятся ветром.

Я знаю, как это. Я пробовал.

Я знаю, как это бывает. Смотреть на лист и чувствовать, как в голове образовывается пустота, гулкая пустота и тишина. Там темно. Там холодно. Там больше не горит огонь, не видно образов и не слышно звуков. Кончилось. Все кончилось.

Тогда ты выпиваешь кофе, отодвигаешь заготовки и словари. И заполняешь экран за экраном, экран за экраном: «//////////». И так 150 страниц, 200 страниц. Час за часом. Уже ничего, уже ни строчки. Ты превратился в огромное ничто.

Ах, если бы ты был ничем с самого начала. Ведь и так можно жить. Но нет.

Хлебнувший этого страшного напитка уже не сможет быть обычным человеком. Зачем Один украл мед поэзии у великанов? Недаром же они прятали его в самой дальней пещере. Но кто же знал, что не каждый может пережить это похмелье?

Картинка перед глазами стала темнеть. Сделалось тревожно. Я встал, прошелся по коридору. Что-то шарахнулось в темноте. Вздрогнув, я пригляделся.

Огромное зеркало, гордость нашей общаги, куда приходили смотреться все. Перед свиданием, перед экзаменом. Как интересно можно было бы написать об общности экзамена и свидания… Как интересно…

В нем отражался… Я?

Нет.

— Кто ты?

— Я? А ты? — Я?

О нем писал… Кто же писал? Блок? Есенин? Маяковский? Я уже не помню. Слишком много таблеток за один раз. Из зеркала на меня смотрел Черный Человек.