Понять - простить

Она вызвала Верочку на лестницу. Верочка вышла с перепачканными красками пальчиками и встревоженным круглым личиком, но увидала сияющее лицо матери и радостно воскликнула.

— Дима?!

— Да.

— Ну конечно. Я так и знала. Когда?

— Представь… Сегодня. Я только что получила телеграмму. — Боже! Как хорошо! Покажи!

Нагнувшись у окна немецкой лестницы, темной, неприятной, пахнувшей мастикой и пылью, читали и перечитывали маленький листок телеграфного бланка. Будто слышали родной голос.

— Мама! Нужно все хорошо приготовить.

— Да, душка!

— Деньги-то есть?

— Есть, есть. Я давно копила. У меня на это два доллара сбережено, из тех, что дядя Вася прислал. Помнишь, в позапрошлом году?

— Мама! Какая ты дальновидная.

— Идем сейчас.

— Хорошо. Я только лапы помою.

— Дома вымоешь. Не беда… Надо скорей. Я думаю,

белого вина и Sekt (Шампанское (нем.)).

— Коньяку еще. Папа так любит коньяк, и он давно не пил его.

— Хорошо. Я купила "кабельо".

— Мама. Это не годится. Мы ему приготовим русские щи и гречневую кашу.

— Пирожки купим у Фёрстера. С мясом.

— Мама! Он с мясом не любит. С капустой.

— И ветчины.

— Конечно, мама. Пирожков возьмем на Tauenzienstrabe.

— Я думала, в русской кондитерской.

— Не поспеем. Мы, мама, разделимся и каждой дадим занятие.

— Раньше всего комнату.

— Frau May обещала. Я знаю, у нее есть свободная рядом с вашей.

— Так идем же!

— Идем!.. А папа? Знает?

— Конечно! Так счастлив. Я по телефону говорила. У него и трубка изо рта полетела на пол.

— Ну!

Обе побежали вниз, на трамвай. Они забыли свое беженство и бедность. Они были счастливы.

VI

От пансиона, где жили Декановы, до Ангальтского вокзала было двенадцать минут ходьбы. На трамвае или автобусе и того меньше, но вышли за полтора часа. Хотели насладиться ожиданием. Шли по широкой людной Liitzowstrabe, и их оживленные голоса звенели во влажном мартовском воздухе. Вечер спускался на город розовыми дымчатыми туманами, садился на улицы угольной копотью и затягивал их темнотой. Ярко вспыхнули фонари, и даль стала казаться гуще. Небо сделалось бездонным и высоким.

— Пять лет не видались, — вздыхая, сказала Екатерина Петровна. — И не узнаем, пожалуй. Вырос, возмужал.

— Он карточки в прошлом году посылал, не переменился совсем, — сказала Верочка.

— Мы не узнаем, он нас узнает, — сказал Деканов.

— Ты думаешь, мы не переменились! — воскликнула Екатерина Петровна. — Мы стали стариками.

Молодым счастьем горели ее глаза.

— Ты все такая, как была, когда он родился, — сказал Деканов.

— Скажешь тоже, Николка!

Они шли, толкаясь, то торопились, то задерживали шаг. Видели, что слишком рано. Деканов останавливался раскурить трубку, потом нагонял широкими шагами.

— Я высчитал: четыре года, три месяца и двадцать дней мы его не видали.

— Он ушел 25 ноября, на другой день после маминых именин.

— Ушел в одиннадцать часов вечера, а в три часа ночи нас разбудили с обыском, — сказала Екатерина Петровна, — его искали.

— Потом взяли в чрезвычайку, — сказала Верочка.

— Да, пережили много. Ах, как много пережили, — вздохнула Екатерина Петровна, — а он-то, голубчик. Многого мы и не знаем.

— Сейчас расскажет.

На Schonebergerstrabe тускло горели фонари. По грязному асфальту, урча, тянулись грузовые автомобили с прицепными платформами, груженными углем. Над головами были сотни путей, и то и дело проносились поезда. Темные дома и заборы были черны от копоти. Екатерина Петровна не замечала неприглядности улиц.

— Ты знаешь, Николка, — сказала она, — я положительно полюбила Берлин.

— Мама, мы ужасно рано пришли, — сказала Верочка, глядя на большие часы вокзала.

— Ничего, подождем. Ты подумай, он уже тут где-то несется, приближаясь к Берлину. Уже, поди, Лихтерфельд проехал, — сказала Екатерина Петровна.

— Несется и думает о нас, — сказала Верочка. — Как хорошо иметь брата, как Дима, любить его и знать, что он любит.

Сидели на перроне против пути, где должен был прийти поезд. Верочка несколько раз бегала посмотреть, верно ли сидят. За пять минут до приезда все пошли к решеткам. Там не было контроля. Внизу, под доской с надписью «Ankunft» ("Прибытие" (нем.)), было написано мелом, что "поезд опаздывает на сорок минут".