Понятие «Мы» и суждение «Нашей» воли

Мир людей составляет «твердая» воля к взаимопредставлению и взаимодействию. Направленная деятельность по подавлению воли ближнего сказывается на изменении мира, удержание образа которого зависит от образованности самосознающего «Мы» в смысле последовательного образования «нашей» воли. Практическая философия «мы» отмечала волевой характер воображения в отличие от мышления, но не связывала это со степенью материальности объектов обеих функций. Образ представляет собой определенную стадию воплощения идеи, которая возникает сама собой, проект же требует работы. Соответствующее разделение происходит и на уровне субъекта восприятия сотворенного: философия по существу асоциальна, тогда как социальная философия занята социальной адаптацией мышления о мышлении, и для нее важно заполнить понятийный промежуток между идеей и образом, найдя соответствующее «наше» усилие.

Оставаясь людьми, мы ничего не знаем, кроме человеческого общежития. Отсюда старания вообразить нечто сверхчеловеческое, неизбежно одинокое. Образ Бога есть «я», а подобие Его суть «Мы»-соборность, отрефлексированный образ «нашего» мира, удерживаемый обращенным к Богу «мы» и возвращающим Ему мир. Воля Божья относительно отдельного человека открывается лишь ему самому, воля Божья относительно человеческих взаимодействий, – а она несводима даже к полностью осознанной отдельными людьми воле Бога относительно их совместного предназначения в мире, – открывается лишь самому основанию этих связей, поскольку оно достигло самосознания в «Мы». Но до тех пор «наша» воля есть нечто воображаемое.

Что для воли человека есть тело, то для со-воления людей есть мир, не наделенный изначально самоопределением в качестве «нашей» воли. Стеснение во внутреннем пространстве чистого сознания времени определенных отношений самосознаний приводит к воображению «нашего» устремления к свободе. Но иерархия «я – мы – Мы» держится исключительно на понятийном уровне. При попытке феноменологического обследования предполагаемой или утраченной телесности, мы сталкиваемся с замыканием герменевтического круга, где «Мы» возникает не в момент произнесения «Ты», а в момент волевого произнесения «Я». Они задают временные параметры для объективного прохождения духовной иерархии.

Быстрорастворимость влияния отражает несогласие с выявлением интимности «Мы», затрудняющее решимость вырваться в качестве «Ты» из всех «они», особенно если никакое «Ты» не прозвучало со стороны другого «Я», – и вызвана не столько непривычно возросшими объемами информации, сколько привычно зауженными рамками трансформации. Реализовать «Мы» удается при включении преодоленной структуры «мы» в функциональную связь ответственной несамодостаточности «я» с беспечным единством «Мы». «Наша» воля созиждется на любви, «нашей» по определению. Конфронтация и конформизм в выборе выдают согласованность в противостоянии или обстоятельности. Виртуальность феноменологического подхода затруднена визуализацией базового пространства-времени в пределе общего намерения и уклоном от стандартов самосознания.

Произвольные движения приостанавливают необратимость дез-адаптации в условиях сенсорной депривации. Эволюция неотделима от соответствующей инволюции: волевой процесс рефлективен по определению и спирален во времени. На основе трансформации времени и волевого оформления общественных связей разворачивается вариант феноменологии, исходящей из тенденции к усугублению сходства. Социология отличается от социальной философии тем, что имеет дело с фактическими отношениями, а не с мыслимыми, и не способна принимать во внимание не вполне воплотившиеся идеи, к которым относятся «Мы» и «наша» воля. Но, поскольку понимание корректирует осуществление, социальная философия практичнее социологии, и связующая их феноменология пребывает в рабочем состоянии, не обладая завершенностью.

Статус конкретного социального факта придается скорее «нашей» воле к взаимодействию, чем общей воле к обустройству мира; а статус социального факта вообще – наоборот, происшествию. Безответная любовь вносит разлад в осуществление «нашей» воли, сохранившейся в функции свидетеля, для которого стоит дилемма соотнесения с верной волей, – а для втянутых в событие лиц существует определенность, создавшая равновесие взаимодействия. «Наша» воля неделима на форму воления вообще и содержание или цель конкретного акта воли. Она рефлективна в «нашем» разуме и есть воля к тому, чтобы быть всецело «нашей» волей. Всенародное предание воле Божьей, составляющее «нашу» волю народа-богоносца, возникает очагами инаковости «Мы» среди «мы».