Эти способы изменения традиции и нравственности, где закон может служить причиной изменений, необходимо отличать от законодательного изменения и отмены. Так как, хотя о приобретении или потере правового статуса в результате указа можно действительно говорить как о «правовом эффекте» введенного в действие статута, это не есть зависящее от обстоятельств каузальное изменение, каковым является конечное воздействие статута на мораль и традицию. Эту разницу легко можно усмотреть в том факте, что в то время как всегда можно сомневаться в том, приведет ли к изменению морали конкретный ясный, юридически действительный акт, подобные сомнения неуместны при ответе на вопрос, изменяет ли законодательство некий ясный, валидный правовой акт.
Несовместимость идеи нравственности или традиции с идеей сознательно предпринятого изменения также необходимо отличать от иммунитета, даруемого определенным законам в некоторых системах ограничительными статьями конституции. Такой иммунитет не является необходимым элементом статуса закона как такового, поскольку этот иммунитет может быть снят конституционной поправкой. В отличие от такого правового иммунитета к изменениям, совершаемым законодательным путем, невозможность подобным образом воздействовать на мораль или традицию не есть нечто меняющееся от общества к обществу или из эпохи в эпоху. Такая невозможность предполагается самим значением этих терминов; идея нравственного законодательного органа, компетентного производить или изменять нравственность, полностью несовместимо с понятием нравственности. Когда мы приступим к рассмотрению международного права, мы увидим, насколько важно отличать простое отсутствие defacto законодательного органа, которое возможно воспринимать как дефект системы, от фундаментальной непоследовательности, которая, как мы специально подчеркиваем здесь, латентно присутствует в идее о том, что моральные правила или стандарты можно учредить или отменить законодательным образом.
(III) Добровольный характер нарушений морали. Старая концепция того, что мораль связана исключительно с «внутренним», в то время как право касается только «внешнего» поведения, отчасти ложно представляет те два свойства, что мы уже обсудили. Но эту концепцию чаще всего трактуют как указание на определенные важные свойства моральной ответственности и моральной вины. Если человеку, чьи действия, осуждаемые ab extra, нарушили моральные правила или принципы, удается доказать, что он сделал это неумышленно и вопреки всем им мерам предосторожности, которые ему было возможно принять, он освобождается от моральной ответственности, и наказать его в этих условиях само по себе считалось бы морально предосудительным. Моральная вина тогда исключается, поскольку он сделал все, что мог сделать. В любой развитой правовой системе в определенной степени имеет место то же самое, ибо основное требование mens геа является элементом уголовной ответственности, который разработанное для того, чтобы те, кто совершил преступление не по халатности, несознательно или в условиях, в которых они не могли, физически или психически, следовать закону, были оправданы [90]. Правовая система была бы открыта для серьезного морального осуждения, если бы дело обстояло не так, по крайней мере в случае серьезных преступлений, влекущих суровое наказание.
Тем не менее допущение таких оправданий во всех правовых системах ограничивается различным образом. Реальные или предполагаемые трудности доказательства психологических фактов могут привести к тому, что правовая система откажется расследовать психические состояния или способности отдельных индивидов и вместо этого будет использовать «объективные тесты», где полагается, что индивид, обвиняемый в преступлении, способен к контролю и компетентен принимать меры предосторожности, каковыми качествами должен обладать нормальный или «благоразумный» человек. Некоторые системы могут отказаться рассматривать неспособность к «волевому» действию как отличную от неспособности к «сознательному» поведению; если так, то эти системы ограничивают спектр оправдательных обстоятельств, оставляя таковыми лишь отсутствие намерений или недостаточную информированность. И снова, правовая система может для определенных видов преступлений наложить «строгую ответственность» («strict liability*) и сделать ответственность всецело независимой от mens геа за исключением, возможно, минимального требования, чтобы обвиняемый обладал нормальным мускульным контролем.