Понтий Пилат

— Мне нужна помощь, — обратился жрец к Пилату.

Пришлось прокуратору помогать. Он осушал рану от крови какой-то пористой тканью, данной ему жрецом. А Ормус вооружился серебряным инструментом, и зажал им что-то, лежащее под наконечником стрелы.

— Слишком уж близко лежит от кровяной жилы, надо предотвратить кровотечение, — не совсем понятно для Пилата пробормотал он. Удерживая одной рукой инструмент, другой он выдернул стрелу. Прокуратор напрягся, ожидая фонтана крови, но его не последовало. А Ормус удивил его ещё более. Оставив его держать жилу, вынул из мешка флакон, а из жидкости во флаконе извлёк довольно тонкую нить. Вынув её из флакона, Ормус подвёл край под зажатую жилу, протянул под ней, и стянул концы — перевязал эту жилу. После всего этого всю область раны он оросил каким-то новым составом.

Пилат утомился к концу всего этого действа. Надо было бы вызвать рабов, но он не хотел их встречи с Ормусом. Поэтому терпеливо помогал жрецу, когда тот зашивал, да-да, именно зашивал рану всё той же нитью и с помощью особой иглы. От всех этих чудес впору было сойти с ума, а день был длинным и тяжёлым. Он присел возле Анта, прислонился к стене, пока Ормус закрывал рану повязкой и прикреплял её к коже чем-то липким, с запахом воска.

— А ведь рана-то воспалилась, и он горит, — услышал слова жреца над ухом измученный Пилат. Тот держал руку Анта в своей и недовольно покачивал головой. — Я пришлю ему питьё, запах у него неприятный и вкус плесени, а мальчишка мне не верит. Надо заставить его пить, это поможет. Не следует пользоваться услугами коновала, когда заботишься о ближнем…

С этими словами он покинул Пилата. А прокуратор прикрыл Анта покрывалом и добрёл наконец до собственного ложа. Ещё один его день в Иудее закончился.

Глава 14. Письма 3

Понтию Пилату, прокуратору провинций Иудея, Идумея и Самария, в преторию Кесарии Приморской.

К* — Понтию Пилату, привет.

Я не сумел ответить тебе вовремя. В городе по-летнему жарко и пыльно. Я сбежал на берега Комо[64], в свой деревенский дом. Именно дом, поскольку назвать его виллой было бы слишком лестно. Строение не заслуживает подобного названия, и мне порой стыдно перед живущими по соседству богатыми гражданами. У них — мраморные дворцы, а я почти нищенствую. Потомок патрицианского рода, давшего Риму Аппия Слепого[65], Клавдия Кадика[66], Тиберия Нерона[67]… Мой божественный дядя не слишком обеспокоен бедственным состоянием членов своей семьи. Впрочем, как ты знаешь, кое-кому из нашей родни приходится много хуже. Я же изо всех сил поддерживаю мнение о себе, как о недотёпе и бедном, нищем представителе семейства. Между тем, наши операции по обмену приносят баснословные прибыли. И сегодня я уже богат. Однако, чтобы не привлекать к себе внимания, я отпустил на свободу трёх рабов своей матери, они преданы мне. Ты их хорошо знаешь, они росли вместе со мной. Теперь весь Рим удивляется их внезапному сказочному обогащению. А больше всего удивлена моя любимая матушка. И не счесть упрёков, которыми она меня осыпает по поводу этого богатства отпущенников — по её мнению, это ещё раз доказывает, как бездарен я сам. Она никогда не скупилась на нелестные прозвища, ославила меня с колыбели глупцом. Приходится оправдывать её слова обо мне и выглядеть глупее, намного глупее, чем есть. Чаще всего это удаётся. Но только не здесь, в окружении неба, облаков, зелёной листвы и голубых вод.

Здесь я больше всего пишу, возделываю не поле (его у меня нет), а занятиями собственный ум. Как в других местах показывают полный амбар, так я здесь горжусь scrinium[68] со своими писаниями. Здесь я богат, несметно богат, богаче Красса[69]. Мой нынешний труд посвящён истории Этрурии. Я бы хотел сделать подарок нашему общему другу, этруску[70]. Он, несомненно, покорён моими знаниями в этом вопросе, подобных которым нет у него самого. Он не знает родного языка так, как знаю его я. Нет ничего более приятного для инородца, чем знание его родного языка и истории представителем другого народа. Тем более — властвующего народа. Это — признание в любви и уважении, это — оценка заслуг. Я думаю, Понтий, что тебе следует это учесть. Знаю, что ты мало уважаешь тот народ, которым управляешь. Я не призываю тебя начать его тут же возносить. Но, отринув высокомерие, узнав язык, обычаи, предания, ты очень скоро поймешь, что больше не способен презирать. И это не замедлит сказаться на делах, поверь.

Итак, моё деревенское уединение помешало ответить тебе вовремя. Зато оно не помешало мне радоваться твоей победе. Я счастлив, что ты поразил нашего жреца своими наблюдениями. Он был недоволен, это понятно. Но ты-то, ты, наверное, тоже посмеивался в душе и радовался, как я.