Понтий Пилат

— Я — не Бог, и никогда им не был! Я — сын человеческий, и каждый в Назарете скажет вам имя моего отца! И если я послан Господом моим, и исцеляю во имя Его, то только это и нужно донести до моего народа! Дабы прислушался он к голосу Его, и ходил под Ним, и будет народу благо…

Хладнокровный Ормус даже не взглянул в ту сторону, откуда был слышен голос. На самом деле, благо беспокойного, вечно мятущегося еврейского народа интересовало Ормуса менее всего. Иудея, весь Израиль, правящий ими Рим, его родной Египет… Что ему, Ормусу, до них, если в эти мгновения он творил, и творил самого Бога! А значит — сам становился Богом на земле…

Глава 16. Пытка

Всё, что мы называем небывалым, на самом деле уже случалось. В другом месте, в другом времени, в других жизнях. Ещё одна старая, как мир, мысль.

В Кесарии Приморской Ормус пытался создать нового Бога, и вёл неспешную беседу об этом с римским прокуратором Иудеи, Иисусом Галилеянином, Марией из Мигдалы Галилейской и Иосифом из Аримафеи.

— Итак, небывалое, — сказал Ормус. — Но ничего нового выдумывать не придётся. Самым большим чудом богов всегда бывало воскрешение. Сознание человека никогда не примирится со смертью. Вечно будет умирать человек, и вечно стремиться к продлению жизни. Тот, кто умеет вернуть людей из-за последнего порога, будет признан ими самым большим, самым последним Богом. Я хочу, чтобы им стал Иисус.

— Я не умею возвращать из-за порога. Никто не умеет, и ты знаешь это лучше всех, — почти спокойно произнес побледневший Иисус в ответ. — Ты, который помог развить мне мой дар, и довёл его до совершенства, ты учил меня, что нет, и не может быть лекарства против смерти.

— Я, Ормус, говорил тебе это, — с насмешкой отвечал ему жрец, — помимо многого другого, и я не отказываюсь. Но не говорил ли я тебе, что нет и лекарства против глупости? Умный человек всегда сумеет обмануть глупца, и заставить увидеть то, чего никогда не случалось на самом деле.

Пилат хмыкнул, услышав слова жреца. Мириам тяжело вздохнула, и поникла головой, уразумев всё, что будет предложено далее. Не всё, она ошибалась, и ей ещё предстояло узнать больше. Иосиф качал головой, не одобряя. Ормус видел всё это, но не смущался.

Пилат потянул краешек одеяла на себя, поскольку, на его взгляд, жреца в этом разговоре становилось неоправданно много. Он даже вырос, что ли, возвышаясь над всеми ними, подавляя всех своим ростом и внутренней силой. Допускать этого не приходилось. Не жрец, а он, прокуратор, будет решать за всех этих людей, не сомневайтесь!

— Я счёл, что мысль жреца не лишена смысла. — Взгляд Понтия Пилата сосредоточился на Иисусе. — Пусть я не великий знаток верований. В таких случаях у нас в Риме призывают понтифика[79]. Итак, я призвал понтифика, и он дал мне совет. Мы оживим кого-либо твоими руками, Иисус. Сделано это будет безупречно. Ормус это обещает. Мне нужно получить твоё согласие.

Иисус не размышлял. Он ответил решительно:

— Нет. Я не способен на обман. Отцу моему Небесному я не солгу, как не солгу и моему народу. Это — грех, нет. Никогда.

Пилат перевёл взор на Марию. Женщина не выглядела напуганной. Смотрела она лишь на мужа, и светилась гордостью за него. И без того красива, несомненно, но сейчас просто завидно хороша, согреваемая своей любовью. Пилат почувствовал сожаление. Ему сказали, что она беременна. А ведь придётся на её глазах усмирять столь любимого ею мужа, и значит, использовать её. Она здесь именно для этого, а для чего же? Если это любовь, а это любовь очевидная, то чем ещё можно сломить упрямца, дающего столь быстрые и глупые ответы всесильному посланцу Рима в Иудее. Иосиф недоволен, но на сей раз помочь ему Пилат не в силах. Дело должно быть сделано. Но поневоле, увлечённый её чувственной, проникающей в сердце красотой, — он всегда был поклонником женщин! — Пилат привнёс в свой голос сочувствие и ласку.

— В Риме говорят так: «Везде мужи управляют мужами, а мы, которые управляем всеми мужами, находимся под управлением наших жён». — Пилат произнёс всю тираду по-латыни, и подождал, пока переведёт Иосиф. Она была бы трудна для него на их языке, и он предпочёл помощь. Зато потом сказал сам, сбиваясь, глядя на неё, свою гостью, с интересом:

— Что скажешь ты, женщина? Не говори мне «нет». Это слово в устах женщины звучит так горько…

Вместо «жестоко» он употребил «горько», тем самым намекнув на горечь в её собственном имени. Может, просто ошибся, но не похоже!

Мириам вздрогнула, почувствовав пусть лёгкую, но насмешку. Гордый взмах головы, освободившиеся от пут, рассыпавшиеся по плечам роскошные волосы — столь излюбленный в давнюю пору жест, многих мужчин бросавший к её ногам, царственный взор впридачу! Взгляд в его зрачки, блеск в собственных, широко раскрытых… Что ещё можно было противопоставить римлянину, говорившему с ней так, словно здесь и не было её мужа? Прошлое имело власть над нею, и даже Иисус не мог его стереть.

— Я отвечу всё то же «нет», ведь мы не в Риме. И я не должна решать за мужа.