Понтий Пилат

Сны, что это?.. Абстрактная мозаика реальных событий. Да, в основном это так. И в этом своём проявлении они не часто вызывают у нас тревогу. Проснувшись утром, протирая глаза, мы уже больше чем наполовину забываем их. К вечеру от них не остаётся и воспоминаний.

Есть, правда, особые сны — те, что принято называть дурными. От которых становится страшно, спешишь проснуться. И просыпаешься мокрым от липкого, холодного пота. Долго стучит сердце в груди, и ноет, и тебе всё не по себе, и хочешь забыть… да не можешь.

А двадцать веков назад… Там, во снах, проживал человек свою вторую и третью жизни. Там общался с богами и демонами. Встречался с прошлым. С душами ушедших. Получал от них предупреждения.

В век авгуров[83] и толкований снов, во времена существования пантеона божеств, прокуратор Иудеи Понтий Пилат, проснувшись от ночного кошмара, долго потирал рукой область сердца. Холодный пот покрывал его лицо, руки дрожали. Он, прокуратор, точно знал — этот сон не приходит к нему просто так. Это знак свыше, и настал час, когда придётся выбирать. Каждый раз, когда вставал перед ним выбор, когда обстоятельства пытались подавить Пилата, и разум убеждал — цель важнее, нежели пути её достижения, ему снился один и тот же сон. Сон-предупреждение, сон-воспоминание, сон-быль из прошлого, о котором так хочется забыть…

Он тогда был значительно моложе, и не задавался таким количеством вопросов о сущности жизни. Он служил Риму, а Рим воевал. Рим воевал с тех самых пор, как Ромул убил Рема[84]. Правда, с тех времен стены города значительно раздвинулись, охватив половину мира. Во всяком случае, Понтий Пилат защищал тогда Рим у самых берегов Рейна, а ведь это довольно далеко от Тибра.

Начало правления Тиберия ознаменовалось мятежом в войсках, размещённых в Германии и Паннонии. Положение было отчаянным. Веллей Патеркул[85], единственный из очевидцев происходившего, чьи труды сохранились до наших дней, начинает своё повествование об этих событиях словами: «мы подошли ко времени наивысшего ужаса». В среде римской знати действительно царил ужас. Часть сенаторов умоляла императора лично отправиться к войскам. Тиберий же медлил, делая вид, что скоро обрушится на бунтовщиков с огромной армией. Он готовил обозы, оснащал корабли, избирал себе спутников для похода. Но столицу покидать не собирался. Не хотел подвергать случайностям себя и свою державу. Его тревожили опасения: в Германии — более сильное войско, в Паннонии — оно ближе. Одно опирается на силы Галлии, второе угрожает Италии. И какое же из них посетить первым? Вдруг сочтёт себя оскорблённой та сторона, которую посетит он во вторую очередь? Где искать помощи, когда легионы откажут в повиновении самому императору?

Тиберий послал к бунтовщикам сыновей. В Паннонию — родного сына, Друза Младшего[86]. Усмирение мятежа в Германии поручил приёмному сыну, Германику[87].

К Германику и отправился Понтий Пилат. Это было его собственное стремление. Но, кроме того, так решил за него его друг и покровитель. Его земное Божество. Понтий уехал с напутствием оберегать Германика ценою собственной жизни, если это потребуется. Много дней и ночей подряд он жил рядом с проконсулом[88], прикрывая его спиной. Держа уши и глаза открытыми, не снимая рук с оружия.

Он был свидетелем того, как трудно давались победы над своими Германику, как, скрипя зубами, приходилось отступать. Германик разрешил отставку тем легионерам, кто прослужил более двадцати лет. Освободил от работ по лагерю тех, кто прослужил более шестнадцати. Всем солдатам и командирам выплатил в двойном размере прежнюю задолженность. Так он заткнул рты большинству. Скорбя в душе, с одной стороны, что приходилось покупать сегодня солдат Рима. Славные когда-то своей дисциплиной войска. С другой стороны, радуясь, что обошёлся без пролития римской крови.

Но два легиона в старых лагерях упорствовали. Воины пятого и двадцатого легионов отказывались их покинуть. Они продолжали заниматься разбоем в окружающих деревнях. Они не признавали власть императора над собой, и все призывы Германика к восстановлению дисциплины оставались без ответа.

Понтий отправился к легату[89] бунтующих легионов, Авлу Цецине, с письмом от Германика. «Ты отвечаешь за своих воинов головою, легат. Ты ответственен за их поступки куда более, чем отец за поступки сына. Этот бунт — твоё поражение, позорная сдача. И я забыл твои прежние заслуги. Поторопись привести к повиновению каждого. Или каждый будет казнён. Не децимации[90] ждут вас, а поголовная, без исключений, смерть. Тебя я распну на первом попавшемся дереве, как взбунтовавшего раба, в назидание воинам перед их собственной смертью. Почётная смерть от меча — не для бунтовщиков и разбойников». Таков был общий смысл письма, которое Понтий Пилат вёз с собою.

Отдавая письмо Понтию, Германик дал его прочитать, прежде чем запечатал.