Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства

Кстати, о незаконнорождённости. Оказывается, достоверность и этой детали подтверждается сохранившимися сведениями об Уне. Она была незаконнорождённой, и потому эта тема была для неё болезненной. Да что уж там, она была просто помешана на доказательствах, что незаконнорождённые — это лучшее, что только может быть на земле.

Отсюда, из всех возможных претендентов её возлюбленным должен был стать именно незаконнорождённый.

Даже придумывая имидж своему мужу (всадник — это позорно! а ведь он будущий император!), она не могла не возвести Пилата в сан незаконнорождённого.

О Пилате бытует множество легенд, почти все глупейшие (вроде той, что, когда Пилат покончил с собой, то народ Рима бросил его тело в Тибр, а возмущённая этим река на год вышла из берегов и отомстила жестоким людям многими бедствиями). Даже иерархобогословы — и те уважают только две из них. В обеих Пилат — незаконнорождённый сын царя. Уна могла бы придумать, что он царь без царства, законнорождённый, но, скажем, из дворца выкраденный, — очень популярный сюжет, думается, не только средневековья, — но для Уны-имиджмейкера похищенность не могла казаться красивой. Только — незаконнорождённый!

Наместник, пропретор — это ещё и указание на комплекс неполноценности Уны, усиленный её незаконнорождённостью.

Модификации легенд о Пилате, очевидно, сводятся к одной. Для начала Пилат — незаконнорождённый сын царя Ата и красавицы-шлюхи П`илы (Пила + Ат = Пилат). Пила отдалась незнакомому мужчине по первому его требованию.

Конечно, Уна не могла не учитывать, что здравствуют многие сослуживцы Пилата, которые помнили, что Пилат говорил им, что он — Понтиец. Отсюда не могла не быть придумана некая деталь легенды, объясняющая эти его признания. И она была придумана — и иерархобогословами сохранена. Дескать, совсем молодым человеком римлянин Понтий совершил убийство, и был вынужден бежать — в бывшее Понтийское царство! Где он долго и прожил, естественно, приобретя манеры урождённого понтийца — в молодости это происходит легко. В интересах безопасности он и в дальнейшем выдавал себя за Понтийца. А поскольку главное имя у её мужа римское — Понтий, то оно и трансформировалось в того же Понтия, но с другим (географическим) смыслом. На самом же деле Пилат вовсе не Пилат, а Понтий-римлянин.

(Кстати, такое объяснение попутно давало «императрице»-имиджмейкерше возможность оправдаться, почему у неё столь скверные взаимоотношения с мужем: дескать, и опростился он в Понте, и садист-убийца он, и несдержанный, и не поговорить с ним ни о чём возвышенном, не повосхищаться Европой…)

Приведённая легенда о Пилате-уроде должна была особенно прийтись по сердцу монахам-«внешникам» с неуравновешенной психикой, хотя и не всегда наголо бритым, но с тонзурой.

Действительно, традиция (читай: больное подсознание католических монахов) гласит, что Пилат — убийца, туповатый злодей, римлянин (Рональд Браунригг. Кто есть кто в Новом завете. Словарь. М., Внешсигма, 1998). И имя у него вовсе не Понтий Пилат, а Пилат Понтий, а называть его для краткости надо — Понтий. Ведь именно так у римлян. А в Евангелиях что-то опять напутано. Как и в случае со спирой.

Словом, если доверять созданной цензурой традиции и «историческим свидетельствам», то Евангелие во всём надо подправлять. Во всём! Чем уроды в рясах всегда и занимались. И занимаются*.

* Автор тоже подправляет — но не оригинал, а иерархоперевод субъевангелий. (Примеч. ред.)

Вот такая битва происходит вокруг пятого прокуратора Иудеи — наместника, префекта, пропретора. По самоощущению, по разговорам в кулуарах, по восприятию населения и т. п. — ибо таковым до времени воспринимала его «императрица».

Каюсь: в моей первой книге «При попытке к бегству» (Тула, ХАСО, 1994) Пилат назван прокуратором.

Оправдываюсь: никак иначе Пилат в доступных мне изданиях не упоминался.

Есть у меня обыкновение: когда ем, включаю радио. И надо же, во время одного из таких включений выступал некий профессор православной духовной академии, который утверждал, что Пилат вовсе не прокуратор, а — наместник, префект. Аргументацию его я не помню, — да и какая может быть аргументация во время суматошного радиовыступления? — но мне хватило.

Прокуратор ли, префект ли, пропретор ли — знание не Бог весть какое, но взволновало оно меня чрезвычайно.

Я бы сказал — неадекватно.

Как, наверно, взволновали бы слова того, который бы мне сказал: пятый прокуратор Иудеи, одетый, как и положено пропретору, в белоснежную тогу с широкой пурпурной полосой, вышел на последнюю линию колоннады Иродова дворца — навстречу лучам закатного солнца, и простёр к нему руку — ладонью вперёд…