Понурый Балтия-джаз

Прилично одетый Дитер Пфлаум отдавал распоряжения Бэзилу Шемякину, помятому субъекту в дохе искусственного меха и кепке с фетровыми наушниками, как ловчее сбивать замок со стальной двустворчатой двери. Едва приступили, появился начальник кохвика с Пярнуского пляжа. Он немедленно меня вспомнил и без сопротивления расстался с ключом ради сохранности двери как части исторического памятника.

Когда я включил жужжавшие лампы дневного света, на застеленном рогожками каменном полу амбара высветились знакомые картонки, обмотанные синим скотчем и меченные рисунком черепахи. Распоров ближнюю ножом, я вдавил начальника кохвика носом в пахнувшие керосином пачки банкнот. Отчихавшись, парень, трясущимися пальцами набрал на радиотелефоне номер Ге-Пе и оповестил его о налете.

Толстый Рэй велел передать трубку мне. И мрачно сказал, что выезжает.

Оставив Дитера обороняться в одиночку, я приказал начальнику кохвика отвезти меня на "Рено" до развилки Пярнуского шоссе, откуда я смог бы добраться на автобусе до Лохусалу. По дороге я выяснил, что торчавшая из кузова пикапа лестница с красной тряпицей на конце маскирует радиоантенну. Позывные - мелодии Гершвина, потом будут ещё какие-то - чередуются в определенной последовательности. Компакт-диски с записями предоставлены фирмой-изготовителем радиоустановки. Их меняет по собственному графику Толстый Рэй. Диски привозит "морской молдаванин" Прока. "Икс-пять" отвечает такими же позывными по дубликатам...

Я вышел из полупустого автобуса на лохусальской остановке и, пройдя к пансионату напрямик, еловым бором, приметил на стоянке "Ауди" Дубровина. Рядом стоял трепаный прокатный "Опель Кадет", в котором мог приехать Ефим. В вестибюле читал газету Андрей. А у киоска с парфюмерией щурилась над витриной Воинова. Она не решалась надеть очки, и от этого её полусогнутая фигура ещё больше напоминала полуоткрытый перочинный ножик. Наверное, были подтянуты и другие силы, которые сходу не выявлялись.

Народу нагнали не из-за меня, конечно. То есть, из-за меня, но не совсем. Именно на случай, если меня вздумают брать эстонцы. Видимо, такое уже случалось в практике Дубровина или - случилось? Другого объяснения у меня не находилось...

В буфете Шлайн и Дубровин, мрачные и не выспавшиеся, сочились ненавистью за столиком, на котором ничего, кроме пачки сигарет, не было. Возможно, они вообще не спали после того, как Ефим дозвонился до меня в Синди к Йоозеппу. Ненавидели они меня. Им обоим придется, сказал Дубровин, упирая на "обоим", отписываться за все, что я натворил в предыдущие дни. Они оба, вступил в разговор Шлайн, дергавший коленом под столиком, могли бы закрыть глаза на многое, но только не на "вопиющую неуправляемость". Обвинений предъявили три. Первое - жестокое обращение с населением, то есть "повешение" на кухонной люстре Йоозеппа, которого едва откачали от шока полицейские. Второе - несанкционированное вовлечение в оперативные действия агента иностранной спецслужбы, то есть Дитера. И третье - продолжение операции вопреки приказу прекратить её выполнение, то есть преследование Чико Тургенева после состоявшихся консультаций по условиям обмена. А на обмен Шлайн и Дубровин шли.

Оба, в особенности Шлайн, который нес ответственность за мои действия, после ликвидации "куклы" оказались, как я понимал, на грани гибели служебных карьер. Снимок затаившегося на крыше шестиэтажки стрелка ничего не оправдывал. Он не мог считаться стрелком, поскольку ничего такого не совершил. Совершил я. Хладнокровно выждал, прицелился и грохнул невинного, умник. Ни о какой самообороне речи быть не могло. Тем более, не могло быть речи о новом плане действий, который я предлагал.

- Твое предложение, Шемякин, само по себе, даже без его реализации, можно квалифицировать как государственное преступление, - сказал Ефим. - И ты навязываешь его нам, правительственным служащим, да ещё офицерам государственной безопасности.

- Что мы теряем? - спросил Дубровин у Ефима.

- Кроме меня, ничего, - влез я в разговор бюрократов. - Абсолютно ничего, если не считать денег, которые мне перевели в цюрихский банк. Дайте же человеку шанс отработать их!

Ефим хрястнул волосатой ладонью по прыгавшей коленке.

- Деньги, деньги и деньги! Ты весь в этом дерьме!

- Хозяина квартиры в Синди, обрати внимание, я все же подвешивал после твоего звонка бесплатно. А ведь эту работу можно посчитать и как сверхурочную, так сказать...

- Выбирай выражения! - заорал Ефим. - Как ты относишься к людям?!

Краем глаза я приметил, что буфетчица на всякий случай выплыла в подсобку.