Поп

Разные выступающие после этого в основном соглашались с первым и не вполне соглашались со вторым, давая себе возможность выплеснуть накопившееся раздражение против зарубежников, которые и впрямь, не испив ни капли из той чаши страданий, что выпала священству, оставшемуся в России при большевиках, не переставали клеймить этих страдальцев позором, сидя в тепле и безопасности, требовать от них покаяния, за которое тем пришлось бы испить чашу до самого донышка.

Всё же в итоге приняли точку зрения экзарха и так и постановили. Когда диспут окончился, отец Александр перемолвился словечком со своим любимым другом.

– Отче Александре, как ты жив-здоров? – расцеловываясь, спросил митрополит Сергий.

– Живее всех живых, как сказано советским Горацием про советского Веспасиана, – остроумно ответил отец Александр.

– Наслышан я, что матушка Алевтина детей более не рожает, а семейство твоё всё растёт и растёт. Так ли это?

– Ох, горе моё, растёт оно, – закивал отец Александр.

– Какое ж это горе?

– Да, и счастье, конечно. И счастья гораздо больше в жизни.

– А что с твоим войском?

– И про войско знаете?

– Слухи ходят.

– Кто же не знает, что отец Александр Ионин стал полководцем, – встрял в разговор отец Кирилл.

– С войском моим плоховато, – нахмурился отец Александр. – Комендант лагеря господин Вертер, одноимённый несчастному персонажу Гёте, то разрешает нам окармливать узников духовно и телесно, то вдруг категорически воспрещает. Вот уж месяц, как нам ни разу не разрешили привезти в лагерь обед. А ведь войску надо кушать, иначе это войско постепенно начинает состоять из доходяг.

– Немудрено, что твой Вертер так злобится, – сказал митрополит. – Под Курском-то германцу вломили по первое число. Треск стоял на всю вселенную. У тебя в Закатах-то было слышно?

– Треска не слышно, но что вломили им, это чувствуется, – сказал отец Александр.

– Так что, отче, сколько у тебя сейчас детей в семействе? – спросил отец Кирилл.

– Родных четверо, – отвечал отец Александр. – Вася, Митя, Андрюша и Данилушка. О них я давно уж ничего не знаю. Воюют ли, служат ли, живы ли вообще? – Он с надеждой взглянул в глаза митрополита, что тот снова даст ему какую-то весточку о сыновьях, но в глазах Сергия читалось: «Ничего, пусто!» – А приёмных у меня теперь шестеро – Коленька, Ева, Саша, Миша, Людочка и Витя.

– Даже Ева есть, – тихо рассмеялся отец Николай Гурьянов, стоя неподалёку и внимательно прислушиваясь к разговору.

– Выкрестушечка, – пояснил отец Александр. – Ага, была даже не помню как, Хива… а, Хава! Ну конечно, по-ихнему Хава, а по-нашему, по-правильному, Ева. Так я её окрестил. Вельми старательная христианка получилась. И даже в чертах лица ничего еврейского не осталось. Вот до чего! А вообще, у меня все приёмные детки хорошие. Озорничают, конечно, по молодости лет, но Закон Божий твёрдо знают, помощники у меня во всём. Такие славные птенцы оперяются под моим крылом! Особенно мальчик Коля. Да что там, все очень хорошие. Даже не берусь сравнивать. А вы просто так любопытствуете или с какой корыстью?

– С корыстью, отец Александр, – ответил экзарх.

– Слушаю.

– В Латвии, в городе Саласпилсе есть детский концлагерь.

– Детский? Да как же это?

– Немцы туда свозили детей казнённых родителей.

– Цари Ироды!

– Нам удалось наконец выпросить этих детей.

– Отдают? Я возьму, конечно возьму! Кого людям пристрою, а нет, то своё семейство пополню! – горячо заговорил отец Александр. – Уж кому, как не мне, знать, что такое концлагерь. А каково там бедным детям!

– Вот, отцы! – сказал митрополит. – Четверых родил, шестерых чужих приютил, и ещё готов взять. Сбывается, отец Александр, твоё юношеское пророчество, что будешь богат детьми.

– Мы все возьмём детей из Саласпилса, – сказал незнакомый отцу Александру совсем молоденький священник. – Кого себе, кого прихожанам пристроим. Когда можно туда поехать?

96

Домой в Закаты отец Александр возвращался весьма не один.

Всё его существо рыдало, а сам он себе не мог позволить при этом поплакать, чтобы не расстроились дети, которых он вёз из лагеря в Саласпилсе. Трёх мальчиков и трёх девочек дали ему для устройства – десятилетнего Диму, восьмилетних Олю и Павлика, семилетних Лену и Витаса, и Галю пяти лет. То, что довелось отцу Александру увидеть в Саласпилсе, раздирало его душу на части. Жалобные, тощие, изможденные и больные подростки и совсем дети, руки пронумерованы, лица серые, бескровные, глаза, полные боли и страха. И сейчас в машине, которую выделил экзарх, они ехали всю дорогу от Латвии до псковских земель молчаливо, безрадостно. Каждый из них уже знал, что рано радоваться нельзя. И только Леночка иногда задавала вопросы:

– Дедушка, а мы куда едем?

– Я же вам говорил, что будем жить вместе в селе Закаты. Очень хорошее село, люди там добрые, хорошие. Места очень красивые.

– А немцы там есть?

– Немцы есть. Но они вас не тронут.

– Дедушка, а есть такое место, где нет немцев?

– Есть, конечно. И много таких мест.

– А можно мы туда поедем?

– Поедем, но сначала поживём в Закатах.

– А почему?