Поп

– Как вы смеете врываться и кощунствовать в нашем храме! – едва не потеряв дара речи, воскликнул отец Александр.

– Это больше не ваш храм, а наш, – ответил ксёндз, глядя на батюшку торжествующим взором. В речи его заметно прибавилось польского акцента – словно ещё немного, и он совсем забудет, что когда-то знал этот поганый русский язык.

– Как вы смеете говорить, не наш храм! – задыхаясь, жалобно говорил отец Александр. – Он построен русскими людьми во имя Православной Русской Церкви, во славу Отца и Сына и Святаго Духа!

– Всё это уже ненужные отговорки, – отвечал ксёндз. – Католикам не хватает места в костёлах, а у вас просторные храмы. К тому же вас сегодня же расстреляют.

– Так чем же вы тогда отличаетесь от большевиков?

– Оставьте демагогию, отец Александр.

Не в силах взирать на поругание храма, батюшка выскочил наружу. Там стояли его прихожане и ничего не предпринимали. Он бросился к ним:

– Что же вы стоите!

– А что нам делать, батюшка? – стыдливо произнёс один. – Их вон какая сила.

– «Не в силе Бог, а в правде»! Да как же вы посмели забыть сии священные слова Александра Невского!

– Так ведь у нас даже оружия никакого нет.

– Сдаётесь, значит? Отдаёте святыни на поругание?

– Что ж, не впервые, отче!

– А я буду бороться!

Первый испуг в нём прошёл, и отец Александр бросился в свой дом, чтобы немедленно собраться и опять ехать в Ригу.

– Остынь, отец Александр! Зайчик мой подседелый! – лепетала матушка. – В такие дни подстрелят тебя и глазом не моргнут. Переждать надо, выждать. Когда всё успокоится, тогда и надо ехать в Ригу. Да и то неизвестно, жив ли там наш Сергий! Слышишь, что? Не пущу!

– Да ведь там храм разоряют!

– Будет на то воля Божья, вернётся всё на круги своя.

– Нет, поеду!

– Нет, не поедешь!

– Ох, Алевтина!

– Ох, Александр! Говорила я, не надо крестить эту хитрую. Нет, ты устроил, прости Господи, жидовскую кувырколлегию. Вот и накликал сразу беду на наши головы. И на храм.

– Я не имею права не крестить!

11

Через три дня матушка Алевтина с важным видом подошла к отцу Александру и сказала:

– Пожалуй, надобно ехать в Ригу.

– Благодарствую, – поклонился ей супруг. – Получив ваше наивысочайшее повеление, пожалуй, и впрямь поеду.

Как и в прошлый раз, отец Александр воспользовался попуткой – ежедневно из Тихого в Ригу возили в бидонах молоко, творог, сметану и масло. Водитель машины ехал, глядел по сторонам и спрашивал не то отца Александра, не то самого себя:

– Ну и чо? Ну и где она, эта война?

И война появилась, но в ином виде.

По одной стороне дороги на восток двигался не очень широкий поток немецких войск. По другой стороне на запад шёл куда более густой поток советских военнопленных.

Кто-то нёс белый флаг, но в основном шли мирно, и конвоиров при них было раз-два и обчёлся.

Какой-то обезумевший советский солдат с азиатской внешностью вышел из лесу, подошёл к догорающему танку и пристроил к огню свой котелок. К нему не спеша подошли немцы, стали толкать прикладами, повели в общую колонну пленных.

Ещё отцу Александру врезался в сознание один наш солдат с перебинтованными руками. Немец подошёл к нему, похлопал по плечу, сунул ему в зубы сигарету, дал прикурить.

Какой-то немец-лихач, несшийся навстречу, сбил корову, которая невесть откуда сдуру вышла на дорогу. Около коровы вышла заминка, и отец Александр видел, как один из пленных подсел к сбитой корове и стал доить её себе в ладонь и пить, доить и пить. Подскочили другие, толкая друг друга, хватали за вымя ещё дышащую в предсмертных судорогах коровушку.

При таких тяжких впечатлениях священник из Тихого добрался до Риги. Там почему-то стоял смрадный дым. А между тем жизнь продолжалась, сновали разносчики газет, торговцы разносили пирожки, мороженое, которое вдруг соблазнило отца Александра, несмотря на его переживания по поводу увиденного по пути в Ригу. Он купил его и стал есть. Так, поедая мирное мороженое, он вдруг увидел митрополита Сергия, который неторопливо подходил к своему митрополичьему дому в обществе немецкого полковника.

– Александровское военное училище я окончил в четырнадцатом, – говорил полковник, покупая немецкую газету. – За царя и Россию – на австрийском фронте. Осенью семнадцатого оказался в Москве. Но воевать вместе с кадетами и юнкерами за Керенского – ищите дураков!.. Отсиделся в квартире на Сретенке. Потом – Дон… Потом – Деникин… Я – немец, и в двадцатые годы вернулся на родину предков, в Восточную Пруссию. Дослужился до полковника. Но остаюсь православным.

– Похвально, – из вежливости улыбнулся митрополит, по пути осеняя крестом какую-то женщину в платочке, которая одна из множества снующих мимо людей подошла под его благословение.

– Теперь исполняю особые поручения министра восточных областей Розенберга. Он, кстати, молодость провёл здесь, в Риге, – продолжал немец.

– Но не православный, – с долей иронии произнёс владыка.

– Н-нет…

– Жаль. Ну-ну… Так что же, вы говорите, и с Гитлером лично знакомы?

– Несколько дней назад обедал с ним и его приближёнными. Фюрер любит общие обеды. Много говорит при этом…

– И он жаждет восстановления в России православной веры?