Поп

Простившись с отцом Сергием, который двинулся далее, в Гдов, отец Александр и матушка в сопровождении своих первых прихожанок, Любови и Таисии, отправились к храму. Впрочем, храмом его назвать было трудно. К паперти были пристроены нелепые сени, а над крыльцом висела табличка «Клуб имени тов. Кирова». У храма было два купола, большой и малый. Большой был раскрашен каким-то умельцем и превращён в глобус с политической картой мира. А малый окрашен в серый цвет и на нем надпись: «Луна». Впрочем, какой-то сурового вида человек уже залез туда и только что начал закрашивать глобус тёмно-зелёной краской.

— О! Коля уже при деле! — сказала Любовь.

— Это Николай Торопцев, — сказала Таисия и тихо добавила: — У него из трёх дочек одну убило недавно. Немец застрелил.

— За что же? — спросила матушка.

— А с озорства, проклятый. А вон сын его — Костик.

Затарахтело, и к храму подкатили немецкие мотоциклисты. Дети с удивлением их разглядывали. Костик Торопцев стрельнул из рогатки, попал в колесо мотоцикла и крикнул:

— Немец-перец-колбаса!

— О! Du bist ja wacker Soldat!1 — великодушно смеясь, крикнул ему один из немцев.

18.

Алексей Луготинцев с огромным горем каждый день наблюдал за тем, как в его родном селе происходит кощунственное надругательство над домом, который он почитал как свою святыню.

Клуб имени товарища Кирова, где когда-то произошло его знаменательное объяснение в любви к Маше Торопцевой, стараниями невесть откуда взявшегося попа день ото дня всё более превращался в церковь. Обиднее всего было то, что в этом злодеянии самое деятельное участие принимала семья Торопцевых — Николай Николаевич, Васса Петровна, Машины сёстры Надя и Катя и даже младший шестилетний Костик. И многие другие закатовцы с жаром взялись переделывать клуб в церковь, словно и не было двадцати четырёх лет советской власти, освободившей народ от религиозного мракобесия. Не укладывалось в голове: как это люди, вполне здравомыслящие и трезвые, которые, казалось бы, должны понимать всю дурь поповского учения, ни с того ни с сего охотно лезли в церковную кабалу!

На третий день после того, как в Закатах объявился этот худой поп со своей толстой попадьёю, в село прикатили немцы и привезли целый грузовик с досками, жестью и гвоздями. Поп весело выпрыгнул из кузова грузовика и помогал немцам разгружать это добро. Кроме стройматериалов из кузова вынули штук десять разного размера икон. Их бережно понесли в клуб, и Лёшке стало до тошноты отвратительно и обидно, что теперь там вместо парадных портретов Ленина, Сталина, Кирова, Будённого, Ворошилова будут красоваться всякие умильные Богородицы и Николы Угодники...

Ещё страшнее было то, что отец убитой немцами Маши принимал из рук ее убийц, немцев, стройматериалы, чтобы пустить их в ход на переделку клуба в церковь. С этим Алексей Луготинцев, с недавних пор — боец партизанского отряда товарища Климова, никак не мог примириться!

Он замыслил при первом же удобном случае казнить попа. Мешало лишь то, что Николай Николаевич, которого Лёшка до сих пор сильно уважал, постоянно околачивался рядом с этим предателем, служителем культа.

— Стыдно смотреть, товарищ командир, — докладывал Лёшка товарищу Климову, вернувшись из села в лес. — Клуб! В нём когда-то показывали полезные патриотические и идейно-воспитательные фильмы. В нём мы танцевали с нашими девушками. Устраивали торжественные проводы в армию. И теперь вместо этого — религиозный балаган. Портреты вождей, картины, включая «Ленина в Смольном», выброшены в неизвестном направлении. Не ровен час и колокола зазвонят! И в лесу их тут услышим...

— Ничего, боец, — успокаивал товарищ Климов, положив Лёшке на плечо большую и горячую ладонь. — Придёт время, рассчитаемся с попами, устроим им кровавую Пасху. Но теперь не до них. Главный враг у нас всё же не попы, а фашисты.

— Так попы эти с фашистами заодно. Вы бы послушали, что он говорит на своих так называемых проповедях!

19.