Поп

Допрашивали батюшку прямо в его храме. Двое. Один постарше, Наум Захарович, другой помоложе, Михаил Сергеевич. Наум Захарович спросил:

— Ну что, поп! Ты здесь сколько людей исповедовал?

— Не считал.

— Ну а теперь мы тебя здесь будем исповедовать. Ну что, поп, доигрался?

— Во что? — спросил отец Александр.

— В любовь с фашистами.

— Никакой любви у меня с ними не было. Можете у любого нашего сельчанина спросить.

— А вот мы сейчас и спросим первого попавшегося. Введите гражданина Лаврова.

Привели какого-то дедка.

— Гражданин Лавров, что вы можете сообщить следствию о взаимоотношениях гражданина Ионина с немецкими властями?

— Хорошие, — кивнул дедок

— Конкретнее.

— Чего?

— Приведите примеры.

— Да какие примеры! Целовался с ними взасос. Не разлей вода! Доходило до того, что этот поп прямо на улице встанет, бывало, с немецким полковником и давай обниматься, и целоваться с ним! Своими глазами видел. Тьфу!

Свидетельница Овсянникова дала гораздо больше показаний:

— Каждый раз в церкви этот с позволения сказать поп призывал верующих дураков любить Германию и подчиняться рейху. Прямо, как стыда-то нет у человека! А ещё священник! Расстреливать таких надо на месте! Фашисты к нему приходили всегда в гости, и он их очень любезно принимал у себя. Собирал по селу пищу и одежду. Якобы для того, чтобы отдать пленным советским. Их содержали у нас недалеко в лагере, в Сырой низине. А сам всё отдавал немчуре. И как его до сих пор земля носит! И деньги, которые дураки люди ему несли в церковь, все отдавал фашистам. Детей себе нахапал, разных, которые без родителей остались. Воспитывал их. Прививал любовь к Германии. Это у нас все знают, кого ни спросите!

Был ещё один свидетель. Какой-то болезненного вида человек по фамилии Новожёнов.

— Что вы можете рассказать о том времени, когда гражданин Ионин, он же священник отец Александр, пребывал в Пскове.

— Очень некрасивое было поведение у всех там священников, — сказал Новожёнов. — Всё мужское население города, включая меня, было арестовано. Поначалу арестовали и попов. Но часа не прошло, как немцы перед ними сильно извинились и отпустили. А те им за это чуть ли не руки целовали и клялись верой и правдой служить Германии.

— Вот видишь, попяра, — ликовал Наум Захарович. — Мы взяли первых попавшихся, и все они свидетельствуют о твоих преступлениях. Никто за тебя не заступился. Наконец-то я до тебя добрался. Давно у меня чесались руки тебя к стенке поставить. Что, будем продолжать опрос свидетелей?

— Таких? Таких больше не надо. Это всё липовые свидетели. Вы спросите моих прихожан, которые в церковь ко мне приходили.

— Эти, понятное дело, с тобой заодно. Кстати, фамилии их?

— Я фамилий не спрашиваю. Ко мне люди приходят по именам. Половина села были мои прихожане, и я всегда только против врага агитировал в своих проповедях.

— Ах ты, поп, поп, толоконный лоб! Вертишься, как карась на сковородке. Что, хочется жить, долгополый? Эх, с каким бы я удовольствием лично прямо сейчас тебя шлёпнул! Да нельзя. Сейчас к вашему отродью временное послабление объявлено. Даже храм твой не могу тронуть. Не то, что взорвать. А я, между прочим, столько в своё время этих церковных халабуд дрызнул! И в основном все они были имени Александра Невского. Твой бы мне как раз для коллекции. Пятый по счёту. Ну, ничего, придёт ещё наше время! Давайте других свидетелей.

И приходили ещё свидетели, подтверждавшие, что отец Александр проповедовал любовь к Германии.

— Так и говорил: «Любите немцев, они над вами имеют превосходство!» — уверяла свидетельница Аникеева.

— Гитлера воспевал. Прямо, как будто нет лучше этого Гитлера на всём свете человека, — добавляла свидетельница Чубина.

— Село всё голодало, а он вечно обжирался за счёт односельчан, — уверял свидетель по фамилии Луд.

— Хороший был священник, — свидетельствовал крестьянин Розанов, тот самый, с которым в первый день в Закатах отец Александр беседовал по поводу самодельного креста, сделанного из советской серебряной монеты. — Ничего не могу сказать плохого. Его отпустить надо.

— Погоди, ты же, помнится, выругался, когда мы тебя спрашивали, — озадаченно промолвил истребитель храмов.

— Это я так, о своём выругался.

— Ну так и вали отсюда!

Другие ещё трое дали требуемые свидетельства против отца Александра:

— Когда у нас в селе казнили партизан, этот поп поднялся на помостье и благословил казнь своею Библией.

— Подтверждаю, что казнь партизан проходила с благословения священника Александра.

— Полицаев благословлял на то, чтобы драли с нас три шкуры.

— А не агитировал за вступление в ряды Русской освободительной армии Власова?

— Гитировал!

Михаил Сергеевич до этого всё время молчал и смотрел на батюшку, как тому казалось, даже сочувственно. Когда ушёл последний свидетель, он вежливо обратился к отцу Александру:

— Александр Фёдорович, как видите, все против вас. К чему дальнейшее отпирательство? Подпишите чистосердечное признание в том, что активно сотрудничали с гитлеровцами, и нам всем сразу станет легче.