Поп Чира и поп Спира

Вышеописанный разговор между попами состоялся примерно часов в девять утра. В тот же самый день, после полудня, об этом происшествии поползли странные и невероятные слухи. А к вечеру о нём знало уже всё село, и событие в подробностях обсуждалось во всех домах и справа и слева от Большой улицы. Всё это благодаря господжице Габриэлле. В селе она была своего рода законодательницей мод. Господа называли её «сельским телеграфом», а крестьяне — «сельским добошаром[68]», и окрестили её не просто так, с бухты-барахты, а потому что и в самом деле она походила и на то и на другое. Что бы ни произошло в любом уголке села — хорошее или дурное, прекрасное или отвратительное, — слух об этом мгновенно разносился по всему селу, от мельницы Шваба до ярмарочной площади и дальше. Расширению поля деятельности Габриэллы по собиранию и распространению новостей способствовало хорошее знание немецкого языка, а также её неразрывная дружба с госпожой Цвечкенмаеркой, местной повивальной бабкой, к которой она являлась ежедневно с вязанием в корзинке на чашку кофе. Здесь они обменивались новостями, чтобы потом весьма добросовестно и ревностно разнести их по всему селу.

Которая из них первой проведала о вышеизложенном потрясающем происшествии, автор затрудняется сказать, потому что каждая присваивала эту заслугу себе, утверждая, будто первой узнала именно она и рассказала подружке. Итак, сейчас же после обеда госпожа Габриэлла (прошу прощения у читателей, что называю её то господжицей, то госпожой, но и в селе на этот счет постоянно ошибались) взяла корзинку, положила в неё вязанье и понеслась по улицам, забегая по порядку во все дома. Первым долгом, конечно, заглянула к супруге господина нотариуса, ибо в соответствии с табелем о рангах посещала сначала чиновничьи дома, потом купеческие, а потом уже ремесленников и прочих.

— Ах, пардон, извините! Обедайте, обедайте! — говорит господжица Габриэлла, входя в дом нотариуса. — Я зайду попозже.

— Ничего, ничего! — говорит супруга господина нотариуса. — Мы сегодня что-то запоздали с обедом, извините и вы! Жаль, не пришли пораньше, уха была прекрасная.

— Что вы, что вы, — жеманится госпожа Габриэлла, — повторяю, я могу зайти чуть попозже! На моих стенных часах уже два пробило.

— И они вас не обманули, — говорит супруга нотариуса, — это мы промешкали сегодня, а в других домах, конечно, уже давно отобедали.

— Где как, право же! Как у кого! — радостно заявляет Габриэлла. — В доме его преподобия господина Чиры, полагаю, не до обеда…

— Господина Чиры?! — с любопытством спрашивает хозяйка и сразу становится заметно приветливей. — А что там произошло, дорогая?

— Неужели не слыхали?

— Нет, милая! Да располагайтесь, пожалуйста, будьте как дома…

— Так-таки ничего не слыхали? Ровно ничего?! Возможно ли это? — допытывается Габриэлла, снимая платок. — А я-то прибежала послушать: супруга чиновника, думаю себе, лучше всех знает; не на сельских же кумушек полагаться, гнедиге[69].

— Решительно ничего, моя милая! Живу как в пустыне.

— Да это просто невероятно! Дас ист унмеглих[70]! Всё село только об этом и судачит.

— А ты, Кипра, слышал что-нибудь? — обращается хозяйка к мужу.

— Я… ровным счетом ничего, — отвечает господин нотариус.

— Эх, мой супруг — чиновник с головы до пят, — восклицает в отчаянии дородная супруга, — у него дурное правило: ни во что не вмешиваться, моя дорогая, и ничего мне не рассказывать!.. О всех происшествиях узнаёшь через десятые руки!

— Да что вы говорите, милостивица?!

— Кроме шуток! Ну, пожалуйста, — не стесняйтесь.

— Прошу вас, прошу вас… без всяких церемоний… забудьте обо мне! Я вот устроюсь здесь, на диване! — говорит Габриэлла, опускаясь на стоящий в глубине комнаты диван, и вынимает своё вязанье.

— Ах, нет, нет, — протестует хозяйка. — Садитесь, милая, сюда, с нами. Не угодно ли кусочек дыни — такая, знаете, сладкая, словно она не на огороде выросла, а кондитер её сделал.

— Разве самую малость, чтобы только не огорчить вас отказом! — говорит Габриэлла и откладывает вязанье.

— Ну, что же, дорогая, что у них случилось? — спрашивает супруга господина нотариуса.

— Прохожу это я мимо вашего дома и думаю: зайду-ка я к ним — наверняка господину нотариусу всё известно… А вы, оказывается, и не слыхали? Меньше моего знаете!

— Прошу вас.

— Да и много ли сама-то я знаю? Услыхала и просто ушам своим не поверила… а сплетни я ненавижу пуще дьявола… Вы, слава богу, меня знаете… не люблю, чтобы потом попрекали…

— Верю, дорогая, я ведь и сама такая.

— Знаю, знаю, можете мне об этом, гнедиге, не говорить.

— Ну, расскажите, что знаете, милая, только то, что знаете! — настаивает хозяйка. — Не хотите ли сахарком посыпать дыню? Разные вкусы бывают. Вот мой Кипра любит посыпать дыню перцем или нюхательным табаком.

— Спасибо, гнедиге, дыню я люблю натуральную, без всего; и на лицо, кроме рисовой пудры, чтоб не обветривалось, ничего не кладу.

— Да вам и не нужно! Такая кожа!