Поп Чира и поп Спира

Переменился и он вместе с природой и селом: на ногах сапоги, на плечах дороц, сверху накинута длинная кабаница; под кабаницей рог, в который он трубит и каждый час будит село; на ходу волочится по земле длиннющая терновая дубинка.

— Милости просим, Нича, — встречают его радостно домашние, помогая ему снять кабаницу и дороц.

— Ну и ночка собачья, черт бы её драл! — ворчит Нича. — Как раз для воров!

— Что ты, что ты, Нича! — протестуют хозяева. — Кто бы на это решился, когда ты село сторожишь?!

— Вот заглянул на минутку. Вижу свет — дай-ка, думаю, как начальство погляжу, что они там делают: уж не фальшивые ли деньги печатают! — шутит Нича. — Если подмажут как следует, может, конечно и не выдам их, не заявлю, — жалованье-то у меня больно мало, а забот, беспокойства да мороки хоть отбавляй.

— Сделай одолжение, Нича! Вот спасибо, вот спасибо! Тысчонки хватит с тебя, а, Нича? — откликается с лежанки Пера Тоцилов.

— Знаю, что ты рад стараться, да не люблю я ничего фальшивого! Угости лучше стаканчиком вина, оно-то уж, уверен, настоящее. Ха-ха! Ну, что скажешь: верно я говорю? — горланит Нича под общий хохот собравшихся и ставит в угол дубинку и рог. — Что, ладно я говорю, чёрт бы его драл? Ты мне вина подавай, чтобы дядя Нича согрел свою чиновничью душеньку, раз уж такая собачья ночь на дворе!

— Хорошо, Нича! Хорошо, родной, хоть покрупнее взятки не требуешь. Вот, хвати-ка малость! — говорит Пера Тоцилов, протягивая ему полный до краев стакан вина.

— Что ж… мы люди свои, — заявляет Нича, берёт одной рукой стакан, другой снимает шапку. — Ну, спаси бог, хозяин! — Отпив изрядную толику, он становится в позу и продолжает: — Что ж, на сей раз, так и быть, обойдёмся этим; что напечатал, то напечатал — чёрт с ним! Не хочу, чтобы потом говорили да упрекали, будто я тебе напакостил, свинью подложил. И так от вашего брата, крестьянина, на нас, чиновников, жалоб не оберёшься! Но в другой раз, смотри, ей-богу, придётся тебе выкладывать кус сала, или шкварок, или копчёной грудинки. Да и копчёный язычок из дымаря не повредил бы Ниче. Знаешь, ежели этот мой отнимется после выпивки, свиной бы, говорю, лежал на всякий случай в торбе! Ну, что скажешь? Ха-ха-ха! — орёт Нича, чтобы все его слышали. — Ладно я говорю? А?

— А разве ты ещё не ужинал, Нича? — спрашивает его хозяин.

— Да понимаешь, мы, чиновники, как все господа, ужинаем гораздо позже, чем вы, крестьяне… а иногда, как говорится, от великой чиновничьей спеси так поздно, что даже вовсе без ужина обходимся.

— Хе-хе, — смеётся хозяин, — что ж ты вино пьёшь, коль не ужинал!

— Да знаешь, я так смекаю, — разглагольствует Нича, — что это ещё вроде бы после обеда; а после обеда вино полагается. Верно, газда?

— А может, закусил бы чего? — спрашивает тот.

— А найдётся? — осведомляется Нича.

— Для тебя как не найтись!

— Не мешало бы, не мешало! — замечает Нича. — Знаешь, как говорят: «Весёлое сердце кудель прядёт». Э, так и со мной сейчас. С пустой головой… то есть… хочу сказать — на пустое брюхо и службу справлять, и в рог дуть не охота.

— Почему не «утеплишься», так сказать, изнутри, вроде как я? — спрашивает хозяин.

— Э, легко дьяволу в болоте распевать, а тебе, газде, в своём доме со мной толковать.

— Ну-у, господам всегда мало. Всё им кажется, что у нас, мужиков, добра всякого бог знает сколько.

— Да… сколько вам нужно и сколько бог дает. Знаем мы это. Почуял Нича ещё на углу, ещё на улице ему в нос твои разносолы ударили. Думаешь, властям предержащим неизвестно, что ты три недели назад заколол пару кабанов, жирных, что твои йоркширы? А послал бы ты их в Вену, наверняка получил бы медаль как образцовый виртшафтер[83] как говорят швабы.

— Значит, почуял, Нича? — говорит польщённый Пера. — Тонкий же у тебя нос, чёрт бы его драл!

— Потому-то я его и холю и скребу, как госпожа перзекуторка своё старое лицо, — говорит Нича, подходит к горящей свече и принимается мазать нос горячим салом.

— Да и как не почуять! Одно дело крестьянский, а другое — наш, чиновничий нос! За то нам и платят, чтобы совали его всюду! Ну, ладно говорю?! Просто не мог я пройти мимо — до того сильный запах.

— Э, раз так… Эй, Джюка, ступай-ка сними из дымаря пару колбас и положи на жар для нашего Ничи… И сальца можешь малость добавить.

— Только не слишком благородный кусочек! — бросает ей вслед Нича. — Отрежь такой, чтобы кожицы на пару добрых крестьянских опанок хватило. Ты не смущайся, что дядя Нича чиновник, а оттяпай мне этак попросту, по-мужицки. Кто знает, в каком переулке дядя Нича встретит зарю и позавтракает! Пускай болтается что-нибудь в его чиновничьей торбе. А, что скажешь, — грохочет Нича, заливаясь хохотом, — ладно говорю?

— Принеси и сала, — приказывает хозяин, — прихвати языка и краюху хлеба.

И пока Джюка готовит Ниче ужин, тот болтает с домочадцами и хозяином. Потом домашние щиплют перья, шутят и поют, а Нича беседует с хозяином с глазу на глаз.