Попаданец на гражданской. Гексалогия (СИ)

— Марьюшка, соколик мой ненаглядный!
— Марьюшка… — Фомин улыбался. — Ладушка моя, я люблю тебя!
— Я знаю! — волнующий голос зашелестел справа. — Ты мой! Навеки теперь мой!
— Да! Я твой! — Он жмурился от захлестнувшего блаженства, словно оказался под лучами солнца, и ополоскало теплыми лучами его лицо. — Я хочу увидеть тебя еще раз!
— Тогда останься со мной! — дыхание коснулось другого уха. — Не просыпайся! Спи! Спи…
Внутри все похолодело, рука, закрывающая глаза, стала ледяной глыбой, не давая поднять голову. Тепло солнечного полудня сменилось студеной моросью. Он дернулся, но неведомая сила сковала его тело.
Волосы опутывали лицо и шею, забиваясь в нос и рот. Они, словно живые, обвивали, затягиваясь удавкой. Из мягких и пушистых они превратились в жесткие, колючие. Они были словно спутанные водоросли, пахли болотной тиной…
На грудь навалилась тяжесть, стало трудно дышать.
— Пусти, Мара! — захрипел он. — Изыди…

Глава пятая

Прекрасные, просто чудесные места медленно ползли мимо машины. Их тяжело нагруженный «Бюссинг», подвывая мотором, враскачку шел через рытвины широкой грунтовой дороги. Хорошо, что дождя не было несколько дней, а то машина ни за что не прошла бы российскую дорогу, которая через два часа ливня превращается в российское бездорожье, мало проходимое и для гусеничной техники, не то что для их тевтонского «чуда» с железными гремящими колесами.

Фомин не любовался пейзажными красотами окрестностей, пристально глядел на дорогу, ибо за поворотом скрывался поставленный красными караул с приказом осмотра всех въезжающих или выезжающих из города. Таких постов вокруг Перми было много, они перекрывали все дороги и более-менее значимые проселки и тропы, по которым могли пройти телеги или повозки.

Это было обычным явлением — как только в городе устанавливали советскую власть, так сразу же вводилась хлебная монополия. Излишки продовольствия у горожан беспощадно изымались, свободная торговля запрещалась, крестьян обязывали сдавать хлеб государству по твердым ценам, которые были ниже себестоимости выращенного зерна.

Тем самым все население ставилось в полную зависимость от произвола власти, которая, распределяя продовольствие, фактически распределяла право на саму жизнь — кормила своих сторонников, обрекая на лишения и голод тех, кто таковым не являлся. А многочисленные караулы должны были пресечь и действительно пресекали любой подвоз продуктов для «черных» рынков, что расцветали в каждом городе, несмотря на яростное желание властвующих коммунистов уничтожить подобные реалии прежней жизни.

Именно к такому посту подъезжал сейчас их тяжело нагруженный «Бюссинг». Фомин не хотел ненужного боя, но вряд ли удастся проскочить без досмотра. Ведь, за исключением водителя, никого из них не знали стоящие в карауле чекисты, а ссылка на Мойзеса вряд ли бы помогла.

Оставалось только надеяться на свою удачу, внезапность нападения и на то, что не будет посторонних. Ибо оставлять свидетелей Фомин не хотел, дабы раньше времени в Перми не поднялся шум. Потому баюкал на коленях верный ППС, чувствуя препоганый запах от матросского бушлата на своих плечах. Ничего не попишешь — кожанку пришлось отдать Маше, с которой произошла удивительная метаморфоза после переодевания.

Ох уж эти женщины! Меняют облик, как актрисы. Исчезла заплаканная девчушка, зато появилась какая-то фурия в красной косынке со стервозными манерами и прокуренным голосом. Как капитану удалось добиться такого перевоплощения за один час, только ему известно. Видно, талант учителя и ученицы слился в сокрушительную силу, в хвалу системы Станиславского…

Грязный караульный дом появился из-за поворота дороги расплывчатым привидением. Лес кругом был выведен и отступил от этого места на добрую сотню шагов, словно вековые сосны понимали опасность такого соседства. Привычный шлагбаум отсутствовал, но его с успехом заменяло положенное поперек грунтовки ошкуренное бревно. Рядом с домом стояла дощатая будка отхожего места и груженная мешками повозка, в которую была запряжена пара сытых, лоснящихся лошадей.