Попаданец на гражданской. Гексалогия (СИ)

И в который раз увидел, как стекленеют в смертельном ужасе глаза. И с хрипом покидает душа мертвое тело с последним его судорожным выдохом. Будь проклята на веки вечные война. За то, что она заставляет человека убивать себе подобных…

Негромкие хлопки «парабеллума» с навинченным глушителем Фомин еле расслышал — Шмайсер газанул, и его автомобиль прошел впритирку рядом с «Бюссингом».

— Маша, подержи ворота, я отволоку тело!

Фомин взмахнул клинком, стряхнув с него капли крови. Шмайсер притормозил, а Маша тут же привстала с сиденья, открыла дверцу…

Бах! Бах! Бах!
Три громких выстрела взорвали вечерние сумерки. Эхо отразилось от стен и обрушилось на мостовую. Девушка глухо вскрикнула, и какая-то непонятная сила откинула ее обратно на сиденье. Изломанно повисла на дверце маленькая рука.
И разом будто приостановилось время, секунды не побежали, а потекли густой патокой. На застегнутой кожаной куртке девушки, почти напротив сердца, он разглядел два фонтанчика, тихо брызжущих темной, почти черной кровью. Третий фонтанчик брызнул на виске, и разлетевшиеся светлые волосы густая кровь превращала в спутанные, липкие, темные…
«Этого просто не может быть! — до разума только сейчас дошло чудовищное понимание случившегося. — Не может быть!!!»
И словно ледяная безжалостная рука сдавила сердце Фомина, обдала его лютым холодом, от которого даже бывалые мужики каменеют. Слишком большой у него был опыт, чтобы сразу понять — так вскрикивают и падают безвольной куклой только тогда, когда приходит смерть.
Звенящую тишину разорвал полный жуткой тоски нечеловеческий стон, переходящий в вой. Стон, который издает последним смертельно раненное животное:

— Маша!!!

Разум еще осмысливал случившиеся, а рука уже выхватила ТТ из кармана. Фомин увидел в темноте, чуть в глубине за распахнутыми воротами, фигуру человека. И тут же последовал очередной грохот револьверного выстрела, затем еще один, а яркие вспышки осветили проезд.

В ответ прогремела длинная очередь ППШ, привычная слуху, пронзившая сгустившуюся от каменных зданий темноту. Шмайсер стрелял метко — фигурку третьего часового словно смело, ее отбросило к стене, и тело тут же упало на дорогу.

Время внезапно убыстрило свой ход, и только сейчас Фомин опомнился. Весь план полетел к чертям, тихо не вышло. Хуже того — Маша, Машенька, доченька… Кто ж знал, что там таится третий. Или Мойзес обманул, или произошла накладка, и пост в самую последнюю минуту был усилен. А может быть, и дикая случайность, просто кто-то из начальничков решил проверить караульных. Скорее всего, последнее — стреляли в Машу из офицерского нагана-самовзвода…

— Ты что делаешь?! Тебе не хватит времени вернуться!!!

Фомин обернулся на выкрик Поповича и обомлел. Шмайсер, постаревший за какие-то секунды, с исказившимся черным лицом, по которому текли слезы, сильно рванул чеку замедлителя. Раздался легкий хлопок, и тут же над его рукой поползла струйка дыма.

— Прощайте, братцы! Я уже потерял одну любовь, и ни за что не покину другую! Она моя! Батя! Держи, мне он уже больше не потребуется! Марьюшка, я иду к тебе!!! Я уже иду…

Чисто машинально Фомин поймал автомат, брошенный ему сильной рукой Шмайсера. И тут же на громкой визгливой ноте взревел мотор, автомобиль дернулся и бешено рванулся в открытые ворота.

— Леша! Все, уходим! Уходим! Трофимыч, газуй, милый! — он дико заорал, не боялся нарушить тишину.

Да какая там тишина — внутри двора послышались выстрелы, там уже подняли тревогу. Фомин вспрыгнул на подножку «Бюссинга» и завалился на сиденье. Попович стремглав рванулся и запрыгнул в кузов, подхваченный руками отца с сыном. Грузовик взревел мотором и дернулся. И тут же в голове защелкал секундомер — замедлитель был настроен Путтом ровно на двадцать секунд.

«Марена! Когда же ты насытишься? — Фомин до боли сжал автомат, по щекам текли обжигающие слезы. — Будь ты проклята!»

— Простите меня! — застонал он, сцепив зубы.