Попаданец на гражданской. Гексалогия (СИ)

(7–8 мая 1920 года)
Ярославль

На перроне было пустынно, лишь свежий ветерок весело гонял мусор и поднимал клубы пыли у грязных, обшарпанных революционным лихолетьем вокзальных стен. Да трепетал обрывки насмерть приклеенных газет, что виднелись на толстой тумбе, служившей информационным обеспечением местного люда.

С выпуском прессы советская власть не скупилась — пропагандистская обработка населения велась с размахом и настойчиво, хотя те же самые тумбы народец обдирал постоянно, наплевав на угрозу самых суровых кар. Тут не имелось никакой политической подоплеки — махорку нужно заворачивать в бумагу, а где ее можно взять пролетарию? Только на тумбе, благо там клеят новые газеты постоянно.
Но сейчас поверх обрывков был помещен новенький красочный плакат приличного размера, на котором русский рабочий и польский селянин победно наступили на тело лежащего под ними типичного зажравшегося шляхтича — усатого, осанистого, в кунтуше и конфедератке, которую сами ляхи называют «рогатувкой».
И надпись доходчивая шла большими буквами — «Мы воюем с панским родом, а не с польским трудовым народом».
Любой прочитавший плакат сразу проникнется, что к чему. Вот только не было здесь чтецов — платформу оцепили высокие латыши в длиннополых шинелях и помятых фуражках. В руках «интернационалисты» крепко держали винтовки с примкнутыми штыками, грозно сверкающими на ярком весеннем солнце.
И как в горсти желтого пшена попадаются черные соринки, так и среди серых шинелей то тут, то там мелькали черные кожаные тужурки чекистов — люди Троцкого и Дзержинского бдительно несли охрану эшелона с сибирской делегацией. То ли, наоборот, делали все возможное, чтобы к сибирякам не приставали с ненужными и опасными разговорами советские обыватели, что хуже любой открытой «контры».
К правительственному эшелону красноармейцы и охранники из ВЧК не приближались — по договоренности у самих вагонов стояли рослые сибирские егеря, в новенькой, спешно пошитой перед самым отъездом из Иркутска, форме. И вооружались солдаты отнюдь не винтовками, а автоматами, которые должны были появиться на свет только через двадцать с лишним лет под именем ППС-43.
Но тут судьба, по неизвестному капризу, сыграла свою роль. И он сам, Константин Иванович Ермаков, что сейчас стоял у окна вагона, когда-то отставной офицер ВДВ, ставший военным министром новоявленного Сибирского правительства, должен был появиться на этот свет только через сорок с лишним лет.
Автомат тоже занесен в не свое время тремя людьми, которых просто не могло быть здесь. Хотя нет — Шмайсер должен уже год как агукать в пеленках, Фомин служить в Красной армии и готовиться рубить ляхов в рядах 10-й кавалерийской дивизии.
Последний русский император Михаил Александрович в той реальности то ли убит чекистами два года назад, то ли укрылся в песках Туркмении, где человека даже с собаками найти проблематично, если местные аборигены этого категорически не желают.
Но роли их уже изменились в этом времени, как стала стремительно преображаться и сама история России. И автомат тоже сменил имя. «Шмайсер», как и ППС-43, в обращении не прижился и у сибиряков получил название «хлыста».
Вроде все понятно — он для стрельбы на ближних дистанциях являлся весьма опасным оружием, напрочь сметающим противника, словно жестоким ударом хлыста.
Хотя, как поговаривали злые языки, каких много в любой армии, а о том Арчегов знал, — под этим названием еще подразумевалась известная в Сибири секта. Вот только военному министру не удалось выяснить, откуда у этого чрезвычайно живучего слуха «ноги растут». Но прижилось наименование, и теперь не отделить «мух от котлет».
Взятый правительством с собой в долгую дорогу на запад усиленный батальон егерей дополнялся бронепоездом. «Блестящий» распух от дополнительных броневагонов, как удав, объевшийся кроликов, да еще дополнялся прицепленным БМВ «Быстрым».
Охрана как таковая являлась чисто символической. В случае необходимости, возникни она, большевики уничтожили бы сибирскую делегацию одним взмахом. Тут дело было совсем в другом.
Добравшись до красной Москвы, сцепка бронепоездов с эшелоном пехоты должны были идти на Петрозаводск, на усиление частей генерала Миллера в Карелии. Дела на севере обстояли совсем скверно — финны уже заняли Ухту, Реболы и еще ряд населенных пунктов и на этом, судя по всему, останавливаться не пожелали.
Замыслили «горячие финские парни» хорошо погреть руки на российском пожарище, как и поляки, о «великой стране тысячи озер» мечтают, от «можа до можа» — от Балтики до Белого.
К великому удивлению сибирской делегации на Омских переговорах, командующий красным Восточным фронтом латыш Эйхе охотно дал согласие на переброску войск по советской территории, срочно связавшись по телеграфу с Москвой.
Только комфронт выдвинул два условия — егеря не станут вести антикоммунистической пропаганды и сверкать золотыми погонами на железнодорожных станциях. Последний вопрос тут же был снят, даже без обсуждения. В Сибирской армии погоны имелись не галунные, а только защитные, с разноцветной окантовкой по роду войск.
Обеспечение эшелонов продовольствием и углем Сибирское правительство взяло на себя, предложив более чем щедрую оплату за использование паровозов на перегонах. И большевики не подвели — составы двигались споро, если такое слово можно употребить к сквернейшему состоянию железных дорог.
Такая странная и удивительная уступчивость совнаркома насторожила Вологодского, который в ней сразу почувствовал подвох. Что и говорить — Петр Васильевич опытный и старый политик, на мякине его не проведешь и на кривой не объедешь…

Брест