Попаданец на гражданской. Гексалогия (СИ)

— Это наша общая беда, Виктор Николаевич, — громко ответил министру Арчегов, чуть вибрируя голосом. — Скажите мне, ради чего сибирские и русские мужики должны рвать глотки друг другу? Нужно жать хлеба, растить детей, жить счастливо, в конце концов. На хрена воевать?! Нам делить нечего, чужого и даром не надо, своей землицы за глаза хватает. Капиталистов-буржуев у нас нет, все заводы и рудники казенные, жалование у рабочих намного больше, чем в прежние времена. Помещиков отродясь не было, земля вся «миру» принадлежит, селяне ее сами делят, по-честному. Те, чьи хозяйства войной подорваны, от налогов освобождены. В школах детишек бесплатно учат, в селах фельдшер за здоровьем смотрит. Нет, Виктор Николаевич, война нам на хрен не нужна. Ежели большевики полезут, врежем им так по зубам, что в совок собирать будут.

— Не думаю, что они пойдут войной на нас, господин генерал, — Пепеляев задорно сверкнул стеклами очков — он все понял и стал решительно подыгрывать. — Хватит нам войны, этого братоубийства! Это что такое делается — вначале с немцами воевали, теперь три года сами с собой воюем?! Зачем это нужно?! Кто нас стравливает?! Мы не желаем воевать, так почему же к нам лезут, норовят хлеб и добро отобрать! Нет, таких «гостей» мы выпроводим, ибо жить мирно желаем!

Арчегов посмотрел в окно краем глаза — красноармейская шеренга смешалась, вчерашние мужики чуть ли не к рельсам шажками подошли, пытаясь лучше расслышать громкий разговор в вагоне. Интересно и то, что два подошедших краскома, вместо того чтобы оцепление восстановить и порядок навести, сами слушали с напряженным вниманием.

— Сейчас я еще спою, Виктор Николаевич, — громко произнес Арчегов, улыбнулся министру внутренних дел и подумал, вспомнив наконец еще одну песню: «Такой бойцы не выдержат, батальон или расформируют, или очень долго комиссары мозги мужикам вправлять будут. А разговоры и пересуды в городе не одну неделю идти будут. Стоит постараться и попеть ради такого дела».

Черемхово

Поезд покачивался, тележка грохотала по рельсам. Мимо проплывали знакомые здания и высокие рукотворные горы, и он жадно впивался в них взглядом, чувствуя, что долго их не увидит.

И увидит ли вообще?
Офицер в тужурке броневых частей Российской армии и с погонами капитана на широких плечах достал из кармана тяжелый портсигар, закурил очередную папиросу, внутренне усмехнувшись — видно, так ему и придется ехать до Урала, куря в коридоре и любуясь проплывающими мимо окна пейзажами и только на ночь возвращаясь в свое купе для сна.
А что делать прикажете, если милую девчушку, ставшую попутчицей в комфортабельном, всего на двоих купе, до сих пор трясет от лицезрения его изуродованной ожогами физиономии. Только стоять здесь, молча курить и ждать, когда она хоть чуточку попривыкнет к лицезрению уродца.

— Семен Андреевич, давайте пить чай! — Милый голос вывел Фомина из размышлений, и он повернулся к своей попутчице, ибо нельзя отказывать девушке, цедя слова из-за спины. — Вы немедленно должны пойти со мною и попить чаю, господин капитан. Крайне невежливо для русского офицера вот так относиться к женщине. — Голос девчушки исходил гневом, она цепко схватила его за локоть. — И выбросьте, наконец, папиросу, вы скоро дымом пропитаетесь, как паровоз. Это сколько можно курить?!

— Мария Александровна…

Растерянное блеяние было пресечено гневным ударом каблучка о мягкий ковер — офицера буквально втащили в купе и усадили на мягкий диван. Не юная девица, только гимназию окончившая, а прямо какой-то унтер Пришибеев, решительная, не допускающая возражений, а ведь ей едва семнадцать лет исполнилось.

Оглушенный таким яростным напором, Фомин покорно уселся на удобный кожаный диван, уткнувшись взглядом в накрытый столик. Судя по всему, тут и проводник расстарался, поставив рубиновый чай в серебряных подстаканниках, и сама Маша потрудилась — ибо такой выпечки в поездах нет, обычно обходятся печеньем, крендельками, пряниками. А тут и пирог с мясной начинкой, еще теплый, с румяной корочкой, тонко нарезанная буженина, сыр со слезой, вареные вкрутую яйца с жареной курицей и многое другое, от чего он отвык, находясь на госпитальном довольствии.