Попаданец на гражданской. Гепталогия (СИ)

Миновав заснеженные борта «Блестящего», что своей бронированной тушей и мощными орудийными башнями олицетворял в предместье возросшую силу Сибирской армии, Ермаков посмотрел на вокзал.

Здание уже ремонтировали, многие выбитые пулями и разрывами снарядов оконные стекла вставили, кое-где залатали фанерой. Да и сейчас, несмотря на позднюю пору, жизнь в нем кипела — сновали железнодорожники и солдаты, маячили милицейские патрули в армейских шинелях, но с белыми повязками на руках. Застыл рядышком извозчик на санях, накинув на лошадиную голову торбу с овсом. Имелись и торговцы, которые вразнобой предлагали свой товар унылым и разоруженным чешским солдатам.

Однако смотреть на станционную суету Ермаков не стал, а медленно подошел тяжелым шагом к своему привычному вагону, ставшему почти родным домом. Константин четко откозырял замершим часовым, затем легко запрыгнул в тамбур.

Открыл дверь, и в лицо сразу пахнуло теплом. Титан давно топился, а его уже ждали Трофим с Акимом. Вот только какими-то хитрыми и довольными показались ему рожи коменданта и денщика. Они живо напомнили Ермакову солдат-первогодков, коих в Советской армии именовали «желудками» из-за вечно терзавшего их молодые тела голода. Нагрузки после гражданки серьезные, казенные раскладки недостаточные, а жрать-то постоянно хочется. Вот и шкуляют солдаты. И однажды где-то добыли здоровенный свиной окорок, что в мусульманском Узбекистане похоже на сверхъестественное событие. Примерно из разряда укомплектованного снежными человеками мотострелкового батальона. Обожрались чуть ли не вусмерть, но при этом у всех были такие довольные рожи, как сейчас у этих старых вояк.

— Есть подайте, орлы! С утра маковой росинки во рту не было, — весело приказал им Ермаков и тут узрел на столике небывалое зрелище, ничем не напоминавшее скудный армейский ужин, с его кашей и чаем.

Какие щи да каша — пища наша. Столик был завален самыми натуральными деревенскими деликатесами — окорок, буженина, омуль соленый и копченый, большая чашка грибов, квашеная капуста, замороженные кругляши чего-то молочного, целая груда домашней выпечки…

— Откуда дровишки, — только и спросил Ермаков, а в душе колыхнулось что-то теплое и доброе. Хорошее такое предчувствие…

— Что молчите? Хоть бы свои довольные и хитрые морды в зеркале разглядели, — бросил им Константин и быстро пошел к своему купе. Рванул дверь, зашел в темноту, и его тут же обхватили за шею нежные руки. И голос, такой родной, манящий голос:

— Милый мой, любимый…

ЭПИЛОГ.

Черемхово

(2 января 1919 года)

Веселый смех был слышен даже через вагонное стекло, и адмирал подошел вплотную к окну. Здоровенные парни в американских меховых куртках устроили возню прямо у вагона Верховного Правителя. Вернее, уже бывшего — адмирал Колчак категорически отказал председателю Совета министров Вологодскому и военному министру новоявленного Сибирского правительства генерал-майору Сычеву…

А они веселились, прыгая, как игривые козлята, вдоль замалеванного известкой и черными кривыми линиями бронепоезда. По тендеру замысловатой славянской вязью были выписаны бело-зеленые буквы — «Бойкий». Чуть дальше стоял переданный чехами другой бронепоезд, который спешно размалевывали в такой же цвет, что он прямо на глазах становился близнецом. Только вместо чешской «Праги» тянулись буквы нового имени — «Бодрый».

Солдаты конвоя литерных эшелонов настороженно смотрели на развернутые броневые башни, на сотни головорезов из стоявшего рядом поезда в точно таких же меховых куртках. И на густые цепи солдат в японской форме, что оцепили станцию, а яркое зимнее солнышко играло красными бликами на кинжальных штыках их винтовок.

Морозные иглы закололи сердце — вчера эти переодетые китайцы устроили в городе настоящую бойню, зверски истребив сотни восставших шахтеров. Их стреляли и кололи как бешеных собак, а ночь и все утро возили на санях трупы и сбрасывали их в отработанные шахты. Вот это и увидел адмирал, когда покинул свой вагон и пожелал прогуляться по городу. Лучше бы он этого не делал — перед глазами до сих пор стояли истерзанные тела на кровавом снегу. Такого зверства он еще ни разу не зрел в своей жизни…

Ему казалось, что он видит какую-то другую армию, совсем не ту, которую адмирал привык видеть в своих поездках на фронт. Где потрепанные шинели и башлыки, стоптанные сапоги и валенки? Изможденные и обмороженные лица, нечеловечески усталые, святые глаза? Где они?!

Это были незнакомые солдаты, чья добротная иностранная форма бросалась в глаза, чей вид не говорил о лишениях и поражениях. Они были уверены в своих силах, и те затравленные взгляды, которые бросали на них чешские вояки, эшелон с которыми стоял рядом на станции, только еще отчетливее выделяли это несоответствие. Вчерашние наглые победители, считавшие себя вершителями судеб, в мгновение ока превратились в побежденных — это единственное, что радовало истерзанное сердце адмирала.