Попаданец на гражданской. Гепталогия (СИ)

— Я сам хотел его кончить! Ну, раз так вышло, сделаю подарок «нашему другу» за хорошо выполненную работу, — Мойзес брезгливо тронул саквояж. — Сдается мне, что моего «ключа» с «псом» в эту ловушку затащили самих, а не они его. Умен, собачий сын! Но и у него нашлось слабое место, которым и нам следует воспользоваться. Но вначале все просчитать! Чувствую, что зело хитер этот «пришелец»!

— Может, его самого… Того! На всякий случай, возможности есть…

— Не смей даже думать! Мы другим путем пойдем, кхе! Так, по-моему, Старик однажды сказал! А потому с Янеком я говорить буду…

Тамань

— Мы избавили Антона Ивановича от ноши, которую он уже еле нес, — Арчегов говорил громко, совершенно не опасаясь, что их беседа с адмиралом может быть кем-нибудь подслушана. Вокруг степь, ветер бьет прямо в лицо ее горьким запахом, приятно ласкающим ноздри.

Автомобиль довольно резво по нынешним временам, верст на двадцать в час, трясся по грунтовке. Прошедший дождик освежил путь, а потому ни им с Колчаком в автомобиле, ни полусотне казаков конвоя, что поспешали следом, пыль не мешала.

Благодать, а не поездка!

— Кривошеин, как глава правительства, дело свое добре знает, он и при Врангеле в Крыму реформы настойчиво проводил. Вот только совершенно бесплодно — их время тогда было упущено. А сейчас, фигурально выражаясь, вскочил на подножку уходящего концевого вагона в самую последнюю секунду. И в закромах у правительства не бумажные «колокольчики», что ничего не стоят, а золото и нормальные деньги, что вы, Александр Васильевич, глубокая вам благодарность за такой разумный государственный подход, не вывалили разом все. Иначе Антон Иванович говорил бы с нами совсем по-другому. И вряд ли согласился!

Адмирал задумчиво посмотрел на пыльную дорогу, на мелькавших по ней конных казаков и пожал плечами.

— Не думаю, Константин Иванович. Я здесь с марта и многое уже знаю. Белое движение и здесь агонизировало, как и в Сибири. Совершив переворот в Иркутске, вы спасли не только будущее нашей с вами страны, меня лично, но и генерала Деникина с «Вооруженными силами на юге России». Хотя в этом ему лично очень тяжело признаться даже самому себе!

Лицо Колчака приняло отрешенно-одухотворенное выражение, взгляд был невидящим, адмирал словно вдругорядь видел картинки из своего недавнего прошлого.

Константин незаметно выдохнул с несказанным облегчением — он уже пять месяцев исподволь приводил «своих» адмиралов к тайне его собственного перерождения, и сейчас начал пожинать плоды, с удовлетворением отмечая, что такая тактика ему принесла не просто позитивный, а невероятный результат. И Колчак, и Смирнов поверили, полностью, и с потрохами, как сказали бы в иные времена! Или истово, как сейчас, и ничто теперь не смогло бы их переубедить в этом.

«Ах, Александр Васильевич, но в вас я был с самого начала заинтересован намного больше, чем вы даже сейчас! А потому было и мое „откровение“, а потом, в вагонном купе, якобы сонная оговорка про японские линкоры. А я тогда смотрел за вами и видел ваше ошарашенное лицо, и как вы накрыли меня своей шинелью. Пройдет еще немного времени, и мы с вами станем друзьями, не можем ими не стать! Ибо я, как влекомый осенним ветром пожухлый лист, нуждаюсь в твоей поддержке. А пристанище я сам нашел — у меня любимая жена, дом, будущие дети, за счастье которых я буду драться до конца, зубами в горло вцеплюсь», — мысли текли быстро, разгоряченно, но внешне это никак не отражалось.

Генерал даже не курил — по молчаливому уговору с Колчаком они решили в дороге прекратить травить себя табаком. И негласный уговор стойко держался вот уже три дня — сумасшедший срок, учитывая близкое расстояние, если к нему взять даже местные, а не сибирские мерки, между столицей кубанского казачества и Таманью, станицей на берегу Азовского моря, воспетой в прозе знаменитым Лермонтовым.

Все дело в том, что кортеж генерал-адъютанта постоянно и надолго останавливался чуть ли не в каждой станице, приветствуемый многотысячными, разноцветными и красочными сходами.

А там по заведенной программе — хлеб и соль, благодарственный молебен, торжественный обед или ужин, присвоение ему «почетного старика» станицы и народные гуляния.

Надоело хуже горькой редьки, но приходилось с самым приветливым видом делать реверансы кубанскому казачеству — политика штука тонкая, и вся зиждется именно на создании таких вот противовесов…

— Жаль, конечно, что такой талантливый генерал, как Антон Иванович, покинет службу…

— Вы в этом уверены, Александр Васильевич?

— Война закончена, и главнокомандующий слагает с себя возложенные на себя обязанности. В русской армии это правило без исключений. Так же поступили и вы, Константин Иванович.

— Не совсем так, вернее, совсем не так. Я военный министр Сибирского правительства…

— А более того, вы единственный генерал-адъютант его величества, и здесь вы представляете не только его особу, но и наделены государем чрезвычайными полномочиями. Я даже не припомню, кто из ваших предшественников имел такие права. Тем более вы их ярко продемонстрировали…