Попаданец на гражданской. Гепталогия (СИ)

— Вижу, что умеешь этой игрушкой хорошо пользоваться. Кто научил? Ах, совсем запамятовал! Зачем задавать столь глупый вопрос, твой отец ведь офицер, полковник.

— В первую очередь он казак, а у нас с детства к оружию привычны. И война многому научила, иначе бы меня несколько раз убили. Но Бог миловал, я успевала выстрелить первой. А одному перерезала глотку, как валуху. Казачки к такому делу завсегда привычны, а курам шеи резать или рубить девочек с детства учат. Так что крови они не боятся.

Маша достала из ридикюля тонкий стилет в ножнах и положила его рядом. Фомин только улыбался — прямо какой-то Шерлок Холмс в юбке, и вооружилась чуть ли не до зубов, ведь наверняка в тайном арсенале еще что-то имеется, кроме острого кинжальчика и бельгийского пистолета. А самое страшное, что в глубине сердца ледяной иглой вонзилась мысль, даже не мысль, а смутная догадка, полутень, что такое с ним уже было.

«Машенька!»

В памяти промелькнули большие дрожащие слезинками синие глаза и русые волосы, испуганно глядевшие на него возле шахты год назад… Тонкий стилет в изящных ножнах на стройном девичьем бедре… Затем те же глаза, только мертвые и остекленевшие, волосы, рассыпавшиеся по плечам и слипшиеся от почти черной крови…

«Марена!»

Фомин почти взвыл, всей душой заново ощутив испепеляющую боль, невыносимой, ослепляющей вспышкой затмившую мозг: «Ты опять пришла за мной!!! Чего же тебе еще надо?! Разве я не расплатился с тобой сполна? Все потерял! Себя самого — погиб я из этого мира там, на пермской заставе… Сам я погиб здесь наяву… Отца потерял… Друга единственного…»

Мысль о настоящем Шмайсере заполнила его душу звенящей ледяной пустотой. Фомин внезапно осознал то, о чем он так боялся думать в последнее время. Эту мысль всегда старательно гнал от себя, и вот она захлестнула всего его, заполнив собой каждую клеточку его сознания: «А ведь я же расплатился…

Я все отдал, включая самого себя, свою душу отдал, которую ты, Марена, терпеливо ждала и дождалась! И Маша, она ведь не зря со мной встретилась и там, в Перми, и здесь, в этом поезде… Правда, что ты едина, только лица у тебя разные! Там, у шахты, у этого адского капища Мойзеса, я встретил тебя, маленькая пугливая пичужка, что дрожала у меня в руках… Я еще не все нес тогда, уготованное тобой мне… Я был монстром, чудовищем, упырем, нежитью.

Та Маша, Марьюшка, Марена пришла за нашими душами, но забрала тогда только настоящего Шмайсера, Федора, упокой Господи его душу…

А недавно и моей души дождалась, не зря огонь для себя выбрал после разговора с Арчеговым! Выгорела там, на койке тюремной, душа моя, из тела моего выгорела, туда, в самую адскую бездну, с огнем отправилась, где Фомину Семену Федотовичу самое место! Нет Фомина больше, словно и не было!

Я другой человек, и не только по документам… Очистился я огнем, а Арчегов, желая того или нет, на самом деле мне новую душу с моей новой… жизнью дал, буквально вложил ее на выжженное место прежней, дав мне второй шанс! Теперь и ты, Марена, мне второй шанс даешь, позволив мне любить! Смерть-то, оказывается, это не только конец и небытие, но и начало, начало новой жизни…»

Словно в лихорадке, трясло его измученное и исстрадавшееся тело. Открыв мутные от боли глаза, он увидел испуганное и побелевшее лицо Маши, трясшей его за плечи:

— Сеня! Сенечка! Очнись!

— Где я?

С трудом выговаривая слова, он приходил в себя, ощущая какую-то внезапную легкость, словно сбросив неимоверной тяжести оковы, которые он таскал раньше. Даже дышать, казалось, стало легче.

— Сенечка! Ты словно на мгновение потерял сознание! Смотрел на меня, улыбался, потом раз, и словно пропал куда-то… — Маша обеспокоенно разглядывала и ощупывала его лицо. — Где болит? Как ты себя чувствуешь? Как ты?

Она недоверчиво нахмурила густые брови, прищурилась, недоуменно вглядываясь в его лицо:

— Что с тобой произошло за эти мгновения? Я не узнаю тебя… Словно ты за секунду стал другим…

— Я и стал другим! — Фомин накрыл своими руками ее холодные, дрожащие ладошки. — Я стал совсем другим… Для тебя и благодаря тебе…

— Я не понимаю, — она помотала головой, словно прогоняя наваждение. — Почему благодаря мне? Как это — другим?

— Я все тебе расскажу… Я долго, неимоверно долго и трудно, мучительно трудно шел к тебе… Длинной и не всегда прямой дорогой шел к тебе, я только сейчас это понял… И заплатил за это страшную цену, очень страшную… Я искал тебя всю жизнь, даже не зная этого, но искал, а ты меня всю жизнь ждала…

Он улыбнулся и, склонившись, поцеловал ее потеплевшие руки.

— Я все тебе расскажу, но обещай, что поверишь каждому моему слову, какими бы невероятными они ни были…

— Обещаю…

Ливадия