Попаданец на гражданской. Гепталогия (СИ)

Май-Маевского, бывшего командующего Добровольческим корпусом, созданного из «цветных» соединений, летом прошлого года назначенного и командующим всей Добровольческой армией, генералы знали слишком хорошо, да и вообще все служившие во ВСЮР. К полководческому таланту, знаниям и умениям этого пожилого, старше их всех, даже самого Деникина, генерала, недавно перешагнувшего за пятидесятилетний рубеж, претензий не имелось. Еще два года назад все восхищались славными победами Май-Маевского, и находиться ему на месте главнокомандующего, если бы не одно обстоятельство, весьма прискорбное для всякого русского человека.

Владимир Зенонович был не просто пьющим человеком, этим в стране родных берез и осин никого не удивишь, хуже — генерал часто уходил в глубокие запои, теряя человеческий облик.

И этой его слабостью, вернее, жутким пороком, пользовались все, кто имел на него хоть какое-то влияние. В том числе и всякие проходимцы и авантюристы, один из которых, адъютант его превосходительства штабс-капитан Макаров оказался красным агентом.

Именно большие потери, понесенные «цветными» дивизиями в период прошлогоднего летнего наступления, связывали со шпионской деятельностью сего адъютанта, сбежавшего от расплаты из тюрьмы в Крыму прямо в горы, где владычествовали партизаны.

Сам Май-Маевский так и не вышел из запоя и осенью прошлого года был отрешен от командования и отправлен в домик в Крыму. Последний раз, когда его видел Слащев весною, генерал превратился в полную развалину — рыхлый, с испитым землистым лицом, хриплым от перепоя голосом, нетвердой походкой и огромными мешками под глазами. А ниже их висел потертым баклажаном сизый от постоянных возлияний нос…

— Здравствуйте, Яков Владимирович, рад вас видеть!

Слащев снова захотел себя ущипнуть как можно больнее, не веря собственным глазам. Май-Маевский будто десять лет жизни, причем самых плохих, скинул.

Бодр, свеж, румян — куда пропали следы, как казалось, вплавленные навечно в его лицо, многодневных запоев. Даже цвет носа стал нормальным, и вроде в размерах уменьшился. А глаза светятся молодым блеском, задорным, боевитым.

И алкогольного перегара, да что там его, даже легкого запашка Слащев уловить не мог, хотя принюхивался, только терпкий аромат французского одеколона.

Чудеса, да и только!

— Что с вами, Яков Владимирович? — спросил Май-Маевский, крепко пожимая машинально протянутую ему ладонь. И усмехнулся краешками полных губ, давая понять, что знает истинную причину удивления. — Вы меня узнаете с трудом?

— Вы совершенно неузнаваемы, Владимир Зенонович! — пересохшими от волнения губами произнес Слащев, разглядывая полную, но энергичную фигуру бывшего командарма в корниловской форме и с черно-красной фуражкой на голове.

«Ну, ежели он пить бросил и в запой больше не уйдет, то наворотит дел! Ведь корниловцы его боготворят, он с ними хоть до Бухареста дойдет, тем более до него ближе, чем до Тулы, а румыны не большевики. С последними драться намного хуже!»

Яков Александрович тяжело вздохнул. Ответ напрашивался само собою — ведь коммунисты те же русские…

Черное море

— Жестокая тряска, от которой не только зубы крошатся, но и ноги-руки ломает как спички, ибо швыряет внутри, как в шторм, и так, что палуба под ногами уходит, голова в потолок постоянно ударяется. Калеками в каждой атаке от нее становятся. Оттого и «морская болезнь» свирепствует. Один раз англичане попытались солдат в танках перевезти, так за полчаса они все «затравили», угорели и плашмя на земле лежали чуть ли не три часа — какая уж там атака?!

Из добровольцев, а ими поначалу англичане танковые части комплектовали, каждого десятого до первого боя списывали из-за травм, или сами уходили, убоявшись. А в бою еще хуже — пушки и пулеметы стреляют постоянно, дым такой стоит, что ничего не видно, глаза разъедает. От него иной раз и до смерти угорают…

Фомин продолжал говорить в полной тишине, если не считать рокот турбин. К его удивлению, не все моряки знали английский язык, некоторые часто переспрашивали своих соседей, а те тихо, сквозь зубы отвечали, показывая осторожным взглядом на Машу. Та сидела молча, но глаза были как у испуганной лани.

— На поле боя танки грозное оружие, правы англичане, когда их «сухопутными линкорами» называли. Пули от брони отскакивают, одна только беда, если только в смотровые щели поражают. Моему механику-водителю глаза вышибло, бедняга криком извелся!

Фомин сказал правду, вот только случилось это во время конфликта с китайцами на КВЖД.