Попаданец в себя, 1960 год (СИ)

А параллельные смыкаются, кто-то спорит, а кто-то оспаривает, крик разрастается, рушится, обваливается и, вновь, возникает на уровне ультразвука.

Глава 13

Проснулся и задумался о бабах. Нет, я не отношусь к фантастам, угождающим читателю-обывателю: их три «Ч» нормальному человеку противны. (Поясню, три «Ч»: частые драки, частый секс, частые «рояли» в кустах).

У меня в юности первый секс случился в девятом классе на летних каникулах. Я тогда работал в парке (ЦПКиО на бывшем Иерусалимском кладбище Иркутска, где памятников и кустов попадались уютные места), где вечерами еще и смотрел кино в открытом кинотеатре, куда, как местный сотрудник мог входить бесплатно. Там и подцепил какую-то соплячку лет пятнадцати, которая «за кино» и дала разок в ложбинке среди старых могил. Самой большой проблемой в этой потере моей девственности было распутать завязки плавок, которые я обычно крепил «бантиком», но второпях дернул не за тот язычок и затянул на узел. В итоге я веревочные эти крепления, расположенные сбоку — советские плавки образца 1956 года — порвал и домой пришлось идти, засунув их в карман брюк. Еще запомнилось, что девчонка не дала снять бюстгальтер, сообщив — «так обойдешься».

Многие писатели, рассказывая о первых сексуальных пробах, почему-то сообщали о мгновенном оргазме пацана, за который он смущается перед девушкой. Наверное, сие откровение, как и варианты с «первым воспоминанием» надуманы или являются неким литературным приемом. Все у меня получилось без истерик и без мгновенного семяизвержения. Правда, второй раз стерва не дала, посчитав что за кино (билет тогда стоил 20 копеек) и одного раза достаточно.

А я через день вынужден был обратиться к старшему брату с воспалением кожицы на члене. Мишка посоветовал не обращать внимания и смазать стрептоцидовая мазью. «Грязнуля твоя девчонка, — сказал он, — скажи ей, чтоб мылась чаще».

Воспаление прошло, память осталась…

На сей раз я задумался об объекте для постоянного секса. Дворовые сверстницы вызывали у моего пожилого сознания смущение, как перед педофилией. А привлекательными казались плотные дамы лет тридцати. Сие, конечно, выверты сознания, но бабу все равно хочется. И не Дуньку Кулакову, а живую, мягкую.

«А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая…»

Что-то Бродский вспомнился, это стихотворение еще не написано, наверное.

О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?

Блеск. Понимаю попаданцев, не способных удержаться от соблазна заимствования. Но у меня и самого неплохие стихи, да и проза хорошая. Чес плох мой опус про ангелов, например.

Ангелы не летают на крыльях,
Ангелы крыльев давно лишены,
Ангелы лишены даже жены,
Ангелы к серии инвалидов
Отнесены.
Ангелы ужасно страдают
каждую ночь —
Им невмочь.
Ангелы ходят на костылях,
Потому что у них слабые ножки,
Которые не могут бежать по дорожке,
Ползают по планете, как грудные дети,
Впотьмах.
И ужасно страдают
каждую ночь —
Им невмочь.

Но бабу все равно хочется, надо как то в туалет просквозить, чтоб мама не заметила этого желания!

Просквозил, пунцовея от сдержанного хохота — восьмидесятилетний отрок с подростковой эрекцией.

Не знаю уж по какой причине, но наслоилось ужасное воспоминание из геологических похождений о том, как забрел в маленький поселок между двух холмов в Саянах, в котором небольшое население было полностью вырезано группой беглых зэков. Дети, старики, женщины… Вызвал по рации милицейский вертолет и до вечера ждал его на отшибе у ручейка. С тех пор ненавижу уголовников.

Наверное в жизни это типично: смерть и секс — соседи в клетках памяти. Наиболее острые эмоции способствуют их запоминанию, переводу из оперативной в долгосрочную память и без архивирования.