Попаданка ледяного дракона (СИ)

Тихо-тихо-тихо. Сосредотачиваюсь на текущей воде, на её шуме. Считаю. До ста. До двухсот. До тысячи. Дальше. Чётко представляя цифры, думая только о них, пока дыхание не приходит в норму.

Нельзя думать о личном.

Нельзя думать об истинных желаниях.

Я должна думать о том… что отец не так плох, и Орден-Культ не так ужасен, о том, что мне не к кому и некуда бежать – только так можно усыпить его бдительность.

Только так есть надежда поймать удобный момент и сбежать.

Но, понимая важность очищения мыслей, вытравить тоску по Сарану и надежду на удачный побег так сложно, страшно, почти невозможно. Я мысленно пою песни, до боли скоблю себя мочалкой, повторяю стихи, восстанавливаю в памяти обрывки из учебника Ордена, из книг в библиотеке Лаэра. Думаю о драконе, которого мне то ли надо, то ли не надо побеждать, об Академии, Ордене, дуэли отца с Огемаром.

И под давлением мыслей опасные воспоминания и надежды тонут, уходят на самое дно сознания – туда, где, надеюсь, отец никогда их не найдёт.

Волосы после неистовых намыливаний встрёпаны ужасно. Ополоснувшись, промокнув тело полотенцем и накинув тёплый халат, выхожу в неосвещённую комнату, на ходу с трудом распутывая влажные пряди. Устраиваюсь у трюмо и берусь за расчёску.

Непонятная тревога наполняет меня, сжимает всё внутри, царапает сердце. Заставляю себя приводить волосы в порядок, но единственное, чего хочется – бежать. Сорваться с места и бежать без оглядки. Это желание удушает, одуряет настолько, что не сразу осознаю – это из-за музыки.

Тревожно-надрывно-печальная струнная мелодия просачивается сквозь ставни в мою спальню, сжимает сердце и проникает в мозг, наполняя его первобытным ужасом. На несколько мгновений лишаюсь способности дышать – так сдавливает рёбра невыразимой тоской, болью, мукой. И по щекам быстро-быстро текут казалось пересохшие слёзы.

Что это за музыка? Зачем она здесь? Кто играет её и с какой недоброй целью?

Всхлип вырывается из груди. Отбросив расчёску, отскакиваю от трюмо. Дышать невозможно, паника гонит прочь из комнаты.

В доме темно. Удушающе.

Прочь! Бежать!

Протяжные стоны струн бьют по нервам, в спину, в сердце, разрывает голову изнутри.

На полу возле лестницы темнеет скорчившийся человек. Лакей. Хнычет, уткнувшись в сгиб локтя.

Перелив струн бьёт под колени, я падаю на паркет. Холод гладкого дерева доходит до кожи будто издалека. Тело слушается плохо.

Медленно, с трудом переставляю руки и ноги всё ближе к мужчине. Язык заплетается, но я выдавливаю слово за словом:

– Что случилось? На нас напали?

– Хозяин, – подвывает лакей (тот самый, что принёс мне еду в первый вечер) и шумно всхлипывает, трясётся всем телом. – Они убили его, убили. Назвали предателем и убили. Он сам… сам взял нож. Смотрел на них и перерезал себе горло. Медленно. Он запрещал держать в доме слишком острые ножи, будто предчувствовал, и ему пришлось так долго себя резать… и все, все кто сопротивлялся, все они резали себе шеи так медленно…

Лакей заходится в крике.

Отшатнувшись, прижимаюсь к стене.

Бежать. Отсюда надо бежать.

Проклятая мелодия продолжает бить в мозг, в сердце. Ужас подкатывает комом к горлу.

Бежать!

До крови закусив губу, ползком продвигаюсь дальше. Лестница. Пилястры. Держаться за них. Ступень за ступенью. Руки подгибаются, и я скатываюсь вниз, едва удерживая подбородок над ступенями. Даже когда внизу стукаюсь им об пол, не больно. Просто страшно.

Возле дверей с химерами лежат ещё два лакея. Один затыкает уши, другой бьётся лбом о стену.

Да что за музыка такая?

Заткнув уши, поднимаюсь. Мелодия вибрацией проносится по позвоночнику, вгрызается в мозг. Бежать! Бросаюсь к двери, налетаю – заперта. Прочь отсюда. В темноту коридора. Через гостиные. Бежать! Сшибая столики и вазы. Бежать! Там, впереди, должна быть веранда и выход в сад, там двери из стекла – их можно разбить стульями.

Музыка ударяет под дых. Но я иду вперёд, двигаюсь, бреду. Натыкаюсь на дверь. За ней, кажется, и должна быть веранда.

Толкаю.

Сердце словно вырывают – так сокрушает вдруг ставшая громкой музыка. Вскрикнув, падаю на пол.

И страшная музыка прерывается.

Меня трясёт. Колотит так, что костяшки выстукивают на паркете дробь. Пахнет вином и сладким. Вином больше. Под столом пустые бутылки. Рядом – ботинки. На широкой софе кто-то сидит. Скашиваю взгляд: отец. Бледный, растрёпанный. Рубашка расстёгнута так глубоко, что видны жуткие шрамы на границе рёбер.

На коленях у него длинный струнный инструмент. Кажется, цитра.

– Похоже, я немного увлёкся. – Подавшись вперёд, отец берёт со стола початую бутылку и выливает остатки в бокал. Отпивает. – А ведь это просто музыкальный инструмент, он и в подмётки не годится моему сладкоголосому призванному, растоптанному и уничтоженному.

Говорит он вроде ровно, но глаза блестят, щёки раскраснелись. Понятно теперь, почему он мои мысли не просматривал – просто пьян.

– О чём ты говоришь? – медленно приподнимаюсь.

Голова кружится, но сесть удаётся.