Попаданы (СИ)

  За гранью пустоты, в блеске всех цветов, оттенков, радуг и палитр, танцевали и танцевали эти существа, сводя разум с его привычного места, награждая безумием, наполняя вдохновением и уводя в дали, вернуться из которых, это все равно что отказаться одновременно от зрения, движения и слуха, превратившись в едва дышащий камень, помнящий танец.

  Хоровод сменился вальсом и чинные пары проплыли сквозь корабли, сквозь их валяющийся в отключке груз и, содрогнувшись от ужаса, вырвались наружу, заключив ТОК-и в плотный кокон, словно белые тельца, вторгшуюся в тело занозу.

  - Я сделал выбор. - МВТ-К выпрямился, бесстрашно взирая на бабочек, облепивших корабли и стремительно меняющих цвета от ярких и веселых, до напряженно темных, пульсирующих, пугающих. - Я сделал его.

  - "Мы" сделали его. - Старший техник положил локоть на полумертвый пульт и опустил на него свою лысую, серую голову. - Скажи ты мне, что задумал... Мой кристалл не стал бы...

  Со вздохом, ТВМ-Мт, махнул свободной рукой, признавая, что сделанного не исправишь и не вернешь.

  Ларки, прервав свой танец, превратились в мрачное окружение, пульсирующее разрядами молний, кончики которых вылетали далеко в пустоту и пропадали, размываясь.

  - Ого...

  Там, где терялись молнии, начали возникать новые и новые бабочки, яркие, полные огня и сил.

  Своими туманными крылышками они вторгались в ряды потемневших товарок, разбавляя темноту, внося яркие мазки всех цветов.

  Ряд планет, оставшийся позади кораблей, осветился яркой вспышкой и светило, не выдержав такого колоссального вливания разномастных энергий, принялось сжиматься в яркую точку, грозясь стать Сверхновой в самое ближайшее время.

  Пробиваясь тысячами и десятками, сотнями тысяч, бабочки превратили все пространство в огромную картину, с которой, на двух серокожих взирало странное око.

  Кошмар импрессиониста и посмертный вопль кубиста - одновременно.

  На синем фоне, голубое, с красной радужкой и ослепительно золотым зрачком, постоянно менявшим свою форму, ведь, по сути своей, зрачок был ничем иным, как тугим коконом молний, плазмой и зыбким маревом восходящего солнца - одновременно.

  Золото сменялось ослепительной, бело-голубой зарницей вспышки сверхновой, провалившейся в глубины черной дыры - одновременно.

  Отрицание всех законов природы, вариантов развития событий - вот что наблюдали серокожие техники своими черными глазами.

  Жаль, эту легенду более никому не дано ни увидеть, ни, тем более, рассказать.

  Пока глаза жадно пожирали невозможное зрелище, пока разум восторгался и пытался принять, тела корчились в запредельных, невыносимых муках высоких энергий.

  Чем ярче зрелище, тем больше боль.

  Бабочки, соткавшие вокруг четырех корабликов непроницаемую сферу, пожирали боль разумных, расправляя в ней свои потемневшие крылья, манили сознания за собой, в полет, которому не будет конца.

  Вспышка перехода унесла транспорты по координатам, оставляя в системе буйство вещества, блеск энергии. Сонмы сознаний, что уже давно стали единым целым приветствовали еще две маленькие и слабые частички, чьи тела, подобно пересушенной бумаги, покоились на своих местах в рубке головного ТОК-а, ожидая когда движение воздуха обратит их в пыль, разнося, тонким слоем, по полу, стенам и панелям...

  Два разумных, чья запредельная боль и стала "последней каплей" для осознания себя, кристаллом-библиотекарем.

  ****

  Сон, всемогущий и всемилостивейший, злейший и спасительнейший, злой Гипнос и сладкий Морфей.

  Только во сне мы летаем, не ведая крыльев; плаваем, не зная жабр; горим в огне, совершаем открытия и мечемся в кошмаре.

  Мы пробуждаемся освеженными.

  Мы волочим ноги, проиграв схватку с ужасами.

  Мы тащим в стирку мокрое от пота постельное бельё.

  А сон, делает нам ручкой, точно зная, что никуда мы от него не денемся.

  За все время, что я был наемником и раньше, когда моя трудовая карьера только начиналась, я искал своего предела - сколько можно не спать.

  И нашел, когда от боли мог только выть и кататься по прохладному полу, радуясь, что этого никто не видит.

  Мой предел - пять суток, без медикаментов.

  В конце пятых жизнь превратилась в черно-белое кино с ежесекундными лакунами.

  И я научился спать сидя, привалившись горящей спиной к холодной, бетонной стене.

  И восхищенно-удивленный вопль, с соседней кровати: "Он же спит сидя!"

  Вновь и вновь переживая события тех лет в странном сне, сочном и расстраивающе-реальном, по своей сути, я выздоравливал.

  Я отпускал друзей, у кого-то прося прощения, а кому-то легкомысленно махая рукой на прощанье.

  Подмигивал врагам, осознавая, что они делали мою жизнь намного ярче и враги исчезали, скрежеща зубами.

  Моя рабыня только качала головой и тяжело вздыхала, испуганно прижимаясь к стене всеопустошающегося хранилища моих личных воспоминаний, сожалений, комплексов и надежд.

  У меня большое сердце.

  У меня, просто неприличное терпение.

  У меня "мусорка воспоминаний" в голове.

  А теперь лишь эхо летает где-то там, высоко.

  Вытащив на гора все, чистое и грязное, принялся сортировать на две кучки "Надь" "и На не Надь".