Поправка-22

Нетли чувствовал себя потерянно и неловко. Его возлюбленная, мешковато нахохлившись, сидела в тупом оцепенении на горбатой кушетке, и он тоскливо думал, что она относится к нему с таким же вялым безразличием, как и в тот незабываемо яркий, мучительно-горестный для него день, когда он увидел ее за игрой в «очко», мимоходом завернув на минуту в солдатскую квартиру, а она не обратила на него ни малейшего внимания. Ее безвольно приоткрывшийся рот напоминал округло очерченную букву «О», и одному богу было известно, куда направлен ее затуманенный в бездумном остекленении взгляд. Старик терпеливо ждал, посматривая на Нетли с проницательно пренебрежительной, но сочувственной ухмылкой. Бесстыжая и пластично гибкая в движениях блондинка с прелестными ногами и медовой кожей, по-кошачьи притулившись на подлокотнике кресла возле старика, принялась растленно обласкивать ладонями его угловатое, бледное и похотливое лицо. Нетли весь одеревенел от враждебного негодования при виде столь откровенного распутства у такого дряхлого старика. Он подавленно отвернулся, с удивлением размышляя, что же ему, собственно, мешает загнать в постель свою собственную девицу.

Омерзительный, похожий на дьявольского стервятника старик напоминал Нетли отца по абсолютнейшему несходству. Его отец в отличие от этого распатланного, распущенного скользкого циника был благообразно седым, всегда безупречно одетым джентльменом с твердыми принципами и здравыми суждениями; его образованность и сдержанность казались особенно благородными по сравнению с грубой неотесанностью этого старого похабника. Отец Нетли свято верил, что честь превыше всего, и мог ответить на любой вопрос, а у гнусного старикашки явно не было ничего святого, но зато имелась уйма безответственных вопросов. Почтенные седые усы у отца Нетли всегда были аккуратно подстрижены, что резко отличало его от старика, у которого вообще не было усов. Отец Нетли — как и все отцы его знакомых — служил ему примером благородного достоинства, а старик олицетворял собой мерзостное распутство, и Нетли очертя голову пустился с ним в спор, преисполненный суровой решимости пригвоздить его подлую логику к позорному столбу, чтобы отомстить ему за гнусные инсинуации и завоевать расположение угрюмо равнодушной к нему девицы, которую он полюбил беззаветно и навсегда.

— Ну, откровенно говоря, я, конечно, не знаю в точности, сколько просуществует Америка, — храбро признался он. — По-видимому, не вечно, раз когда-то должен погибнуть весь мир. Но наше замечательное существование продлится очень, очень долго, тут у меня нет никаких сомнений.

— А все-таки сколько? — со злорадной издевкой спросил его мерзостный старик. — Уж до жабы-то вам наверняка, я думаю, не дотянуть.

— По крайней мере дольше, чем проживете вы или я! — нескладно выкрикнул Нетли.

— Только-то? Да ведь это же пустяки — особенно если учесть вашу опрометчивую юношескую доблесть и мой весьма преклонный возраст.

— А сколько вам лет? — поневоле заинтригованный и как бы обольщенный стариком, спросил Нетли.

— Сто семь, — ответил старик, заранее радуясь досадливому смущению Нетли. — А вы, я вижу, и этому не верите?

— Да я ни одному вашему слову не верю, — преодолевая застенчивость, отозвался Нетли. — Зато твердо верю, что войну Америка выиграет.

— Дались же вам эти военные выигрыши, — издевательски хмыкнул расхристанный старый гнуснец. — А на самом-то деле вся штука в том, чтобы уметь войны проигрывать, чтобы чувствовать, какую войну можно проиграть. Италия проигрывала войны много веков подряд — и всегда жила припеваючи. А Франция выигрывала — и все время барахталась в кризисах. Зато Германия проигрывала — и процветала. А теперь гляньте-ка на нашу новейшую историю. Италия выиграла войну в Эфиопии — и сразу же наткнулась на гиблые беды. Нас охватила такая сумасшедшая мания величия, что мы ввязались в мировую бойню без всякой надежды на победу. Но теперь, когда мы опять проигрываем, положение понемногу исправляется, и, если нам удастся потерпеть полное поражение, мы снова заживем прекрасно.

Нетли изумленно уставился на старика, даже не скрывая, что он окончательно сбит с толку.

— Хоть убейте, не понимаю, — жалобно сказал он. — Вы же рассуждаете как безумец.

— Ну а живу как нормальный человек. Я был фашистом, когда у власти стоял Муссолини, и сделался антифашистом, как только его свергли. Я был настроен прогермански, пока Германия защищала нас от Америки, и настроился проамерикански, едва американцы пришли сюда, чтобы спасти нас от немцев. Могу твердо заверить вас, мой неистовый юный друг, — пренебрежительно мудрый взгляд старика искрометно разгорался, отражаясь в глазах у Нетли тускло тлеющим страхом, — что вы и ваша страна не найдете здесь более ревностного сторонника, чем я, — но только пока вас отсюда не спровадили.

— Так вы же… — недоверчиво вскричал Нетли, — вы же перебежчик! Оборотень! Позорный приспособленец и злостный ренегат!

— Мне сто семь лет, молодой человек, — вкрадчиво напомнил ему старик.

— Неужели у вас нет никаких принципов?

— Конечно, нет.