Поправка-22

Офицеры оперативного отдела капитан Птичкард с капитаном Краббсом, оба мягкие и покладистые, оба чуть ниже среднего роста и доверительно спокойные в разговорах, наслаждались каждым боевым вылетом, не требуя от жизни и полковника Кошкарта ничего, кроме возможности летать на боевые задания. Оба совершили множество боевых вылетов, и оба мечтали о множестве новых. Они назначали себя в каждую боевую операцию. Оба считали войну самым выдающимся событием в своей жизни и опасались, что ничего подобного на их долю потом уже не выпадет. Они выполняли свои обязанности молчаливо, скромно и без лишней суеты, никому не желая зла и стараясь жить со всеми в ладу. На их лицах всегда была готова вспыхнуть улыбка. Говорили они вполголоса и мучительно мямлили. Легко им было только друг с другом, этим жизнерадостным, осмотрительным и предупредительным офицерам, которые не смотрели людям в глаза, даже обращаясь к ним с каким-нибудь делом, — никогда и никому, даже Йоссариану, обращаясь к нему с выговором по поводу его приказа Крохе Сэмпсону вернуться домой из-за неполадок в переговорном устройстве.

Они созвали собрание на открытом воздухе, и капитан Птичкард, тихий улыбчивый человек с темными редеющими волосами, неловко усмехнувшись, промямлил:

— Парни, — промямлил он, — вы это… вы, когда возвращаетесь из-за чего-нибудь с полдороги, — вы старайтесь, чтоб только из-за чего-нибудь серьезного. А не это… ну, например, не из-за переговорного устройства или там еще чего несерьезного. Ладно? А теперь капитан Краббс хочет вам кой-чего про это сказать.

— Капитан Птичкард, он это… он совершенно прав, вот что я хотел вам, парни, сказать, — промямлил капитан Краббс. — Мы, значит, добрались наконец сегодня до Болоньи, и оказалось, что там и защиты-то никакой нет. Ну а мы, конечно, все немного это… немного психовали и мало чего там уничтожили. Ну и вот, значит, а полковник Кошкарт, он получил для нас разрешение на еще один полет. И завтра, я считаю, мы снесем эти склады. Как вы думаете, парни?

Чтоб доказать свою непредвзятость, капитан Птичкард с капитаном Краббсом, формируя экипажи для повторной бомбардировки Болоньи, назначили Йоссариана ведущим бомбардиром головного звена, дав ему в пилоты Маквота. Йоссариан самоуверенно попер вперед, как делал Хавермейер, — без уклоняющихся маневров — и у цели попал в кровавую баню.

От зенитных разрывов не было спасения. Его убаюкали, заманили в ловушку и прихлопнули крышкой кромешного огня, а когда он вышел на боевой курс, ему не оставалось ничего другого, как бездеятельно сидеть под плексигласовым колпаком и стараться не замечать багровые вспышки, вспухающие вокруг, чтоб его угробить. Ему не оставалось ничего другого — до сброса бомб, — как смотреть в прицел, где паутинное перекрестье наводки мучительно медленно совмещалось с точкой, которую он наметил для бомбометания: двориком перед фасадом первого из строений, за которым виднелись несколько других — складские помещения, выкрашенные так, что они казались обычными домами. Самолет полз на боевом курсе, неизменном по скорости, направлению и высоте; Йоссариана колотила мерная дрожь. Он слышал глухое, с перекатами громыханье почти одновременно рвущихся снарядов и порой — отрывистый, резкий грохот отдельных, угрожающе близких разрывов. В его голове отчаянно мельтешилось множество самых разноречивых желаний, сливающихся в мольбу: ну скорей же, скорей, — обращенную к медленно ползущему самолету. Наконец тонкие паутинки в прицеле скрестились на выбранной им заранее точке, а автоматический бомбосбрасыватель послал к земле — одну за другой — восемь пятисотфунтовых бомб. Облегченную машину подбросило вверх. Йоссариан скособоченно перегнулся влево и, когда стрелка на индикаторе сброса бомб уткнулась в ноль, закрыл бомболюк, пронзительно выкрикнув:

— Резко вправо!