Поправка Джексона (сборник)

Вот фермерский рынок — самое политизированное место в городе. Здесь постоянно агитация и пропаганда, демонстрации и протесты. Это, конечно, в традициях западной демократии: и в Древней Греции политика обсуждалась на рыночных площадях. Но в древнегреческие времена политика была сама по себе, а еда — сама по себе. Теперь же все политизировано: фермеры, покупатели, картошка, помидоры; особенно картошка и помидоры.

Сейчас фермер Джонс вам все объяснит. У большинства этих фермеров если не докторская, то степень бакалавра уж точно есть. Они говорят с покупателями о необходимости спасения маленьких семейных ферм, о применении в большом агробизнесе химикалиев и искусственных удобрений, о злокозненности западной цивилизации и индустриализации… У ацтеков существовали сотни видов картошки и помидоров, а индустриальная агротехника все стандартизировала… Падёж пчел связан с потеплением климата… Глобализация пчел загубила.

Несмотря на все докторские степени, есть однако же что-то в самом процессе обработки земли, что прививает фермерам некую пасторальную наивность: «Вот Обама, — говорит фермер Джонс, — все изменит».

— А где тут майки с Обамой продают? — спрашивает турист.

— Вон там, где Махатма Ганди стоит. Видите, маленький голый старичок? Там еще ларек с сыром, у них сыр замечательный — овечий с крапивой. А дальше добровольцы с бездомными собаками на усыновление. Между сыром и собаками Обамой торгуют.

Собаки улыбаются, покупатели улыбаются, продавцы улыбаются, младенцы улыбаются в колясках. Сияет солнце.

Счастливые улыбки местных жителей принято считать фальшивыми или прямо-таки дебильными. Это не совсем так. Вообще-то люди тут улыбаются, чтобы поддержать друг друга, проявить вежливость и доброжелательность к встречному или просто потому, что жизнь, несмотря ни на что, хороша. Особенно на рынке.

Посмотрите, например, на редиску. Она разложена по цвету: от белой к светло-розовой, к ярко-красной, к густо-фиолетовой, как свежевыдавленные краски на палитре. Баклажаны и формой, и размером напоминают гиппопотамов. Маленькие, бородавчатые, колючие огурчики тут продают, молодой чеснок-рокамболь, синюю картошку, лиловые помидоры — восстановленные высокообразованными фермерами реликтовые сорта ацтекской эпохи.

Что касается течения времени и непостоянства всего сущего и того, что нельзя вступить дважды в ту же реку, — это не относится к торговле пищевыми продуктами в этом городе, где время стоит на месте, замершее на том самом моменте, в который эмигранты покинули страну первоначального пребывания.

В некоторых местах эмигранты уж совсем барочные, маньеристские. Не просто евреи, а ливанские; не просто корейцы, а узбекские. Аргентинка, родившаяся в Риге, продает в кошерной пекарне песочное печенье совершенно мусульманского вкуса. В гастрономе бухарцы молятся — даже не бормочут, а вовсю поют. С ремешками, с коробочками на лбу, и тут же сгущенка в банках 50-х годов, кильки, гречка, маслята, «Мишки на севере». А что это у вас в мешках? Сушеные лимоны. Они их кладут в плов. Кто — они? Ну иранцы же.

А в мексиканской лавке висит плакат: «Оборудование для оживления находится за прилавком». И нарисованы на плакате подавившийся и спасающий. А рядом картинка: ацтекские боги, ведущие куда-то мертвого, — очень похоже по стилю. Также Матка Боска Гваделупска в рамочке с розами. И тут же делают фальшивые иммиграционные документы по дешевке.

Как любить этот город, которого не жалко? Как жить в языке без уменьшительных суффиксов?

Можно поехать якобы за копчушкой и гречкой, а на самом деле — за уменьшительными суффиксами, в те места, где густопсовая жизнь течет вне времени и пространства, переливается, как речка по песочку, из пустого в порожнее.

— Ленусь, солнышко, с чем пирожочки?

— С капусткой и с яблочком. Ну что, Танюсечка, как жизнь молодая?

— Ох, Ленок. Мой-то хрен моржовый опять без работы… Кинь мне еще с вишенкой и с грибочками.

И уходишь, объевшись сладкими пирожками и сладостными суффиксами.

Говорят часто: «в моей стране». Это про страну, откуда выбыли, и обычно про еду.

— В моей стране мы пекли картошку в углях… Выкапываешь молодую картошечку, разводишь костерик…

— Конечно! — умиляется собеседник. Он из Мексики, где картошку изобрели. — А зеленые бананы вы так не пекли! Никогда не пробовали? Вкусно!

— Тут нет смородины. Без смородинового листа нельзя огурчики засолить — не тот аромат…

— А папайя, а разве же тут авокадо? Разве же тут манго? В моей стране манго, его рвешь с дерева и ешь, и сок течет… Дети мои не понимают — американцы.

— И мой не понимает…

Зато мы прекрасно понимаем: и в его стране, и в моей стране на улицах в людей стреляют, полиция берет взятки, а мэры на бандитов работают. Мы оба рады, что дети не знают ни про смородиновый лист, ни про манго. И ни за какие печеные бананы мы их туда не отпустим…

В городском летнем лагере — родительский день. Родители стоят за загородкой и зовут на всех языках мира:

— Мерседес! Линь-Линь! Агнешка, Тадеуш! Светик! Йоселе, Ривка! Нассим! Ахмед! Радж! Мария-Тереза!