Поправка Эйнштейна, или Рассуждения и разные случаи из жизни бывшего ребенка Андрея Куницына (с приложением некоторых документов)

«Временами останавливаюсь как в игре „замри“ — и не могу двинуться с места; приходит одна и та же мысль, точнее не мысль, а вопрос: неужели где-то вот в эти же секунды происходит то же, чем занимаемся мы, то есть рытье окопов, определение секторов обстрела, маскировка, стрельба, рукопашное „коли!“ — все то же, только всерьез, по-настоящему? Неужели все это предстоит и мне, неужели это не игра; неужели и я — вот эти руки, ноги, шея — неужели и я буду лежать на склоне холма или на опушке леса и ждать настоящей атаки, в которой двинется на меня не вторая рота во главе с капитаном Хакимовым, а живые фашисты, гитлеровская мразь?

(Майор Михнев как-то сказал: „Живой фашист — это недоразумение, которое вы должны будете устранить...“)».

42. АНДРЕЙ КУНИЦЫН ТАНЦУЕТ ПА-ДЕ-КАТР

По праздникам чаще собирались у Алисы Т. У нее была просторная темная квартира в старом доме на Стрелецкой, и мама, которая в необходимых случаях уходила в гости. Это была дама с великосветскими замашками. Она жила как бы в прошедшем времени, и из всех искусств важнейшим ей казалось искусство вести себя за столом, а также во время беседы в гостиной — беседы, не исключавшей и легкий флирт. Не находя отклика своим изящным чувствам в тех сферах, где ей, увы, приходилось вращаться — на трамвайных остановках, в очередях за гречневой крупой, а также в домоуправлении, она решила обучать хорошим манерам сверстников дочери Алисочки — надежды, красотки, вылитой maman.

Начали с танцев.

Ах, старое пианино! Стертые педали... Бронзовые подсвечники — бессловесные сторожа пожелтевших от элегической тоски клавиш... У трех клавиш отлетели ноготки... годы... годы... «Ля-ля-ля-пам-пам пам-пам... Кавалеры приглашают дам».

Красный от смущения, не в силах оторвать чугунные ноги от скользкого паркетного пола и раскинув руки в стороны, будто преграждая дорогу железнодорожному составу, стоял я посреди комнаты под старинной меднохрустальной люстрой и со страхом глядел на Алискину маму, которая придирчиво осматривала каждого кавалера и говорила, поправляя накидку из меха кенгуру: «Не думайте, что па-де-катр такой уж легкий танец. В нем есть свои секреты»... После урока подавался чай.

Возможно, со временем я и разгадал бы секреты па-де-катра — как знать, но после четырех ассамблей кружок распался. А Маха, из-за недостаточно кавалерского роста не посещавший благородное собрание, еще долго язвил: «Браво, юноши! С послевоенной разрухой покончено, пора приниматься за па-де-патиньер!».

Но по праздникам у Алиски было хорошо. Мама тактично извинялась и исчезала (не мама, а мечта!), и в ее отсутствие мы сразу же забывали о своей неуклюжести.

За окном темнело. Вечер-иллюзионист окутывал нас своим сиреневым покрывалом. Пора было садиться к столу; рассаживались долго, вернее, время растягивалось от напряженности, ибо все в тот момент было исполнено тайного и волнующего смысла — и с кем сесть рядом, и напротив кого... Пили из маленьких рюмок кагор — не то чтобы хотелось пить, но так полагалось, провозглашали по-детски шутливые тосты, но где-то в глубине, там, где, наверное, находится душа, шевелилось что-то совсем не шутливое и не детское.

Потом танцевали танго, линду, фокстрот, кто-то выходил на балкон выяснять отношения; а Сеня, который по причине слабой воли не решался не то чтобы на па-де-катр или линду, но даже на дамский вальс, полулежал на тахте, саркастически поблескивал очками и время от времени возвещал: «Все — суета сует».

Вдруг раздавался звонок, и входил кто-нибудь из опоздавших — мокрый от снега и сияющий. Все бросались в прихожую, будто не виделись лет пять, не меньше. Странно: сидишь с человеком в классе, глядишь на его затылок шесть часов кряду — надоел, можно сказать, как горькая редька — и почему-то безумно радуешься, когда он вот так неожиданно — позвонит и войдет!..

Когда все пять пластинок были прокручены многократно, начинались игры: в «мнения», во «флирт», в «откровения». Все ждали «бутылочку», но каждый стеснялся предложить. Наконец, кто-нибудь из девчонок (поразительное открытие: девочки в таких вопросах посмелее ребят!) так вот, какая-нибудь из них спрашивала: «Алиска, а у тебя есть бутылочка?». Вопрос был глупый, потому что бутылки стояли тут же, на сдвинутом в угол столе, но ведь надо же как-то начать... Тут уже ребята, не мешкая, хватали бутылку и молодецки закручивали, а кто-нибудь из девчонок вдруг заявлял: «Только не целоваться»!

— А как же? — возмущался Фред.

— Ну, ладно, можно целоваться, но в щечку! — разрешала иссушенная науками Тася Д., у которой, между прочим, единственный в жизни шанс поцеловаться случался лишь при игре в «бутылочку». — В щечку — и все!

«Ха!.. Ха!.. Ха!..» — канцелярским голосом, с расстановкой откликался Боря Б.

В конце концов все улаживалось; девочки как-то умеют все отрегулировать. Целовались и даже отсылали желающих на кухню...

Мне долго не везло (я утешал себя; больно надо!), а потом крутанула Тася, и горлышко уткнулось в мой ботинок.

— Оживление в зале! — объявил Фред.

Мы вышли в кухню, и Тася спросила: