Попробовали - убедились

- Но объясните мне, - в яростном отчаянии накинулся на него Доу, - в чем собственно, заключаются недостатки "Пробуждения души", которые не позволяют вам напечатать мой рассказ.

- Когда Габриэль Мэррей подходит к телефону, - начал Уэстбрук, - и ему сообщают, что его невеста погибла от руки бандита, он говорит, я точно не помню слов, но...

- Я помню, - перебил Доу. - Он говорит: "Проклятая Центральная, вечно разъединяет. (И потом своему другу.) Скажите, Томми, пуля тридцать второго калибра, это что, большая дыра? Надо же, везет как утопленнику! Дайте мне чего-нибудь хлебнуть, Томми, посмотрите в буфете, да нет, чистого, не разбавляйте".

- И дальше, - продолжал редактор, уклоняясь от объяснений, - когда Беренис получает письмо от мужа и узнает, что он бросил ее и уехал с маникюршей, она, я сейчас припомню...

- Она восклицает, - с готовностью подсказал автор: "Нет, вы только подумайте!"

- Бессмысленные, абсолютно неподходящие слова, отозвался Уэстбрук. - Они уничтожают все, рассказ превращается в какой-то жалкий, смехотворный анекдот. И хуже всего то, что эти слова являются искажением действительности. Ни один человек, внезапно настигнутый бедствием, не способен выражаться таким будничным, обиходным языком.

- Вранье! - рявкнул Доу, упрямо сжимая свои небритые челюсти. - А я говорю - ни один мужчина, ни одна женщина в минуту душевного потрясения не способны ни на какие высокопарные разглагольствования. Они разговаривают как всегда, только немножко бессвязней.

Редактор поднялся со скамьи с снисходительным видом человека, располагающего негласными сведениями.

- Скажите, Уэстбрук, - спросил Доу, удерживая его за обшлаг, - а вы приняли бы "Пробуждение души", если бы вы считали, что поступки и слова моих персонажей в тех ситуациях рассказа, о которых мы говорили, не расходятся с действительностью?

- Весьма вероятно, что принял бы, если бы я действительно так считал, - ответил редактор. - Но я уже вам сказал, что я думаю иначе.

- А если бы я мог доказать вам, что я прав?

- Мне очень жаль, Шэк, но боюсь, что у меня больше нет времени продолжать этот спор.

- А я и не собираюсь спорить, - отвечал Доу. - Я хочу доказать вам самой жизнью, что я рассуждаю правильно.

- Как же вы можете это сделать? - удивленно спросил Уэстбрук.

- А вот послушайте, - серьезно заговорил автор. - Я придумал способ Мне важно, чтобы моя теория прозы, правдиво отображающей жизнь, была признана журналами. Я борюсь за это три года и за это время прожил все до последнего доллара, задолжал за два месяца за квартиру.

- А я, выбирая материал для "Минервы", руководился теорией, совершенно противоположной вашей, - сказал редактор. - И за это время тираж нашего журнала с девяноста тысяч поднялся.

- До четырехсот тысяч, - перебил Доу, - а его можно было бы поднять до миллиона.

- Вы, кажется, собирались привести какие-то доказательства в пользу вашей излюбленной теории?

- И приведу. Если вы пожертвуете мне полчаса вашего драгоценного времени, я докажу вам, что я прав. Я докажу это с помощью Луизы.

- Вашей жены! Каким же образом? - воскликнул Уэстбрук.

- Ну, не совсем с ее помощью, а, вернее сказать, на опыте с ней. Вы знаете, какая любящая жена Луиза и как она привязана ко мне. Она считает, что вся наша ходкая литературная продукция - это грубая подделка, и только я один умею писать по-настоящему. А с тех пор как я хожу в непризнанных гениях, она стала мне еще более преданным и верным другом.

- Да, поистине ваша жена изумительная, несравненная подруга жизни, - подтвердил редактор. - Я помню, она когда-то очень дружила с миссис Уэстбрук, они прямо- таки не расставались друг с другом. Нам с вами очень повезло, Шэк, что у нас такие жены. Вы должны непременно прийти к нам как-нибудь на днях с миссис Доу; поболтаем, посидим вечерок, соорудим какой-нибудь ужин, как, помните, мы, бывало, устраивали в прежнее время.

- Хорошо, когда-нибудь, - сказал Доу, - когда я обзаведусь новой сорочкой. А пока что вот какой у меня план. Когда я сегодня собрался уходить после завтрака если только можно назвать завтраком чай и овсянку - Луиза сказала мне, что она пойдет к своей тетке на Восемьдесят девятую улицу и вернется домой в три часа Луиза всегда приходит минута в минуту Сейчас...

Доу покосился на карман редакторской жилетки.

- Без двадцати семи три, - сказал Уэстбрук, взглянув на часы.

- Только-только успеть... Мы сейчас же идем с вами ко мне. Я пишу записку и оставляю ее на столе, на самом виду, так что Луиза сразу увидит ее, как только войдет. А мы с вами спрячемся в столовой, за портьерами. В этой записке будет написано, что я расстаюсь с ней навсегда, что я нашел родственную душу, которая понимает высокие порывы моей артистической натуры, на что она, Луиза, никогда не была способна. И вот когда она прочтет это, мы посмотрим, как она будет себя вести и что она скажет.

- Ни за что! - воскликнул редактор, энергично тряся головой. - Это же немыслимая жестокость. Шутить чувствами миссис Доу, - нет, я ни за что на это не соглашусь.