Попугай Флобера

Люди думают, что тебе хочется поговорить. «Хотите поговорить об Эллен?» – спрашивают они, намекая, что не будут чувствовать себя неловко, если вы расплачетесь. Иногда вы говорите, иногда нет, разницы никакой. Слова все не те, или, вернее, нужных слов не существует. «Человеческая речь подобна разбитому котлу, и на нем мы выстукиваем мелодии, под которые впору плясать медведям, хотя нам-то хочется растрогать звезды». Вы говорите, и язык скорби оказывается до смешного неадекватным. Кажется, вы говорите о чьих-то чужих печалях. Я любил ее, мы были счастливы, я скучаю по ней. Она не любила меня, мы были несчастливы, я скучаю по ней. Набор молитв ограничен: бормочите звуки.

«Это кажется невыносимым, Джеффри, но ты из этого выйдешь. Я серьезно отношусь к твоей скорби, но я многое повидал в жизни и знаю, что ты из этого выйдешь» – ты сам говорил эти слова, выписывая рецепт. (Нет, миссис Бланк, даже если вы выпьете их все, они вас не убьют.) И ты на самом деле выходишь из этого. Через год, через пять. Но выходишь не так, как поезд выходит из тоннеля, вырываясь из меловых холмов к солнечному свету, чтобы начать быстрый, дребезжащий спуск к Ла-Маншу; ты выныриваешь, как чайка из нефтяного пятна. Навек в смоле и перьях.

И ты по-прежнему думаешь о ней каждый день. Иногда, устав любить ее мертвую, ты воображаешь, что она возвратилась к жизни, что с ней можно поговорить, спросить ее мнение. После смерти матери Флобер заставлял экономку одеваться в клетчатое платье госпожи Флобер и являться ему в виде апокрифической реальности. Это и помогало, и не помогало: через семь лет после похорон он все еще разражался слезами при виде этого старого платья, бродящего по дому. Это успех или неудача? Память или потворствование собственным желаниям? И в какой момент привыкаем к своей скорби и начинаем получать от нее тщеславное удовольствие? «Опасайтесь печали. Это порок» (1878).

Или пытаешься уклониться от ее образа. Сегодня, когда я вспоминаю Эллен, я пытаюсь думать о том, какая буря с градом разразилась в Руане в 1853 году. «Первоклассный град», – писал Гюстав Луизе.

В Круассе разрушило шпалеры, перемололо цветы, уничтожило огород. Где-то погиб урожай, где-то разбились окна. Рады были только стекольщики; стекольщики и Гюстав. Хаос восхищал его: за пять минут природа восстановила истинный порядок вещей вместо того преходящего, поддельного порядка, которым самонадеянно тешатся люди. Может ли быть что-то глупее, чем теплица для дынь, спрашивает Гюстав. Он аплодирует граду, который разбил стекло. «Люди слишком легко верят, будто солнце создано для того, чтобы лучше росла капуста».

Это письмо всегда меня успокаивает. Солнце создано не для того, чтобы лучше росла капуста, и я рассказываю вам чистую историю. Эллен родилась в 1920-м, выпита замуж в 1940-м, родила в 1942-м и в 1946-м, умерла в 1975-м.

Я начну сначала. Люди маленького роста должны быть ловкими, да? Но Эллен не была ловкой. Она была чуть выше пяти футов. Но двигалась неуклюже, вечно на все налетала, обо все спотыкалась. У нее легко появлялись синяки, она их не замечала. Однажды я схватил ее за руку, когда она собиралась не глядя шагнуть на Пикадилли, и хотя на ней были блузка и пальто, на другой день на ее руке виднелись багровые отпечатки клешней робота. Она ничего не сказала про синяки, а когда я указал ей на них, не вспомнила, как чуть не шагнула на дорогу.

Я начну сначала. Она была горячо любимым единственным ребенком. Она была горячо любимой единственной женой. Она была любима, если это слово тут уместно, теми, кого я, видимо, должен называть ее любовниками, хотя мне кажется, что это слово слишком лестное для некоторых из них. Я любил ее, мы были счастливы, я скучаю по ней. Она не любила меня, мы были несчастливы, я скучаю по ней. Может быть, ей надоело быть любимой. В двадцать четыре Флобер заявил, что чувствует себя «созревшим – созревшим преждевременно, это правда. Но это оттого, что я рос в теплице». Была ли она слишком любима? Большинство людей не могут быть слишком любимыми, но, может быть, Эллен могла. Или, может быть, у нее просто была другая концепция любви – почему мы всегда считаем, что она у всех одинаковая? Может быть, для Эллен любовь была лишь своего рода Малбери-харбор, местом высадки в бурном море. Там невозможно жить: выбираешься на берег и движешься дальше. Старая любовь? Старая любовь – ржавый танк над какой-нибудь мемориальной доской: здесь кто-то что-то освободил. Старая любовь – вереница пляжных домиков в ноябре.