Попугай Флобера

La dкmocrasserie, как он назвал ее в своем письме к Тэну. Что предпочитаете вы — democrappery или democrassness? Democrappiness, возможно? Да, это верно, она очень не нравилась ему, но из этого не следует делать заключения, что он предпочитал тиранию, или абсолютную монархию, или буржуазную монархию, бюрократический тоталитаризм, анархию или что-либо подобное. Он предпочитал такую форму государства, какая когда-то была в Китае, — правление мандаринов; хотя соглашался, что шансов на установление подобного правления во Франции невероятно мало. Правление мандаринов, по-вашему, это шаг назад? А вы забыли, как восхищался просвещенной монархией Вольтер? Почему бы через сотню лет не простить Флоберу его восхищение просвещенной олигархией? Он хотя бы не лелеял детских надежд на правительство писателей и не утверждал, что писатели способны править миром лучше, чем кто-либо другой.

Дело в том, что Флоберу, считающему демократию всего лишь стадией в истории государственного строительства, понятно наше тщеславие оттого, что у нас самая лучшая и достойная форма правления человека человеком. Он верил — или, во всяком случае, он заметил — в вечную эволюцию человечества и, таким образом, эволюцию форм социальной жизни. «Демократия не последнее слово в развитии человеческого общества, тем более рабство, феодализм или монархия». Лучшей формой государства, утверждал он, является та, что уже умирает, чтобы уступить место чему-то новому.

3. Он не верил в прогресс.

В его защиту я ссылаюсь на двадцатый век.

4. Он недостаточно интересовался политикой. «Недостаточно»? Однако вы все же признаете, что она

его интересовала. Вы тактично намекаете на то, что ему не нравилось то, что он видел (это верно), и что он опасался того, что если и дальше придется смотреть на все это, то вскоре, пожалуй, он станет разделять ваш образ мыслей (это, кстати, неверно). Мне хочется подчеркнуть две вещи: говоря о первой, я дам вам ответ курсивом, поскольку теперь у вас на это мода. «Литература включает в себя политику, а не наоборот». Эта точка зрения не популярна ни среди писателей, ни среди политиков, но вам придется простить мне это. Романисты, думающие, что их произведения это и есть инструмент политики, мне кажется, губят литературу и нелепо возвышают политику. Нет, я не утверждаю, что следует запрещать писателям иметь свое политическое мнение или делать политические заявления. Просто в этом случае они должны называть этот род своей деятельности журналистикой. Писатель, который думает, что его роман это самый верный путь в политику, обычно плохой писатель, плохой журналист и плохой политик.

Дю Кан внимательно интересовался политикой. Флобер — время от времени. Кого вы предпочитаете? Первого. А кто был великим писателем? Второй. А какой политикой они интересовались? Дю Кан стал апатичным мелиористом, Флобер оставался «яростным либералом». Вас это удивляет? Но даже если бы Флобер объявил себя апатичным мелиористом, я бы все равно сказал то, что скажу сейчас: что за странная, полная тщеславия, причуда в настоящее время ждать, что прошлое может вернуться и прочно войти в нашу жизнь. Настоящее оглядывается назад на одну из великих фигур начала века и гадает: была бы она на нашей стороне? Так ли уж она была добродетельна и благочестива? При столь малой уверенности в себе наше время тем не менее хочет покровительствовать прошлому, судить о его политической приемлемости и вместе с тем гордиться собой, принимать похлопывания по плечу и пожелания успеха и хорошей дальнейшей работы. Если мсье Флобер проявляет «недостаточный интерес» к такой политике, тогда, боюсь, мой клиент виновен.

5. Он был противником Коммуны.

Что ж, все, что я сказал выше, отчасти отвечает и на этот вопрос. Но есть кое-что, что следует принять во внимание — это невероятная мягкохарактерность моего клиента: он был против того, чтобы люди убивали друг друга. Назовите это брезгливостью, но он не одобрял этого. Я должен сказать вам, что сам он никого не убил, даже не пытался. Но обещал исправиться.

6. Он не был патриотом.