Попугаи с площади Ареццо

На следующем, красном сигнале светофора, когда Гвендолин рассказывала младшим сестрам про занятия в театральной студии, двое тридцатилетних парней шли по пешеходному переходу, держась за руки.

«Как они уродливы! И как смеют эти чудовища выходить на улицу?»

Франсуа-Максим разглядывал нечистую кожу их лиц, расхлябанную походку, широкие бедра, короткие ноги, вздувшиеся от пива животы под черными футболками, серьги в ушах и цветные рисунки на руках.

«Уж эти татуировки! И кольца в носу и в ушах! Скоты! Меченые, как поголовье коровьего стада. Убожество!»

А он, сухопарый, привычный к точным и экономным движениям, облаченный в строгий, шитый по мерке костюм, он принадлежит к совсем иному миру — миру финансовых магнатов, невозмутимых хищников, что остаются вежливыми, даже терзая жертву.

«И что за потребность заявить о себе! Или нам непременно нужно знать, что эти двое вместе спят? Немилосердно заставлять прохожих воображать, как два бегемота занимаются любовью!»

Он передернул бровями и неодобрительно вздохнул.

Поймав на себе вопросительный взгляд Гийома, он понял, что снова не успел тронуться в миг, когда зажегся зеленый — а именно это, по мнению мальчика, было критерием хорошего вождения, — и нажал на газ.

Машина неторопливо подъехала к школе.

Франсуа-Максим вышел, перецеловал детей, пожелал им удачного дня, проводил взглядом до школьных дверей и снова испытал довольное чувство отцовства. Вернулся за руль и покатил к Камбрскому лесу.

На улице Вер-Шассёр, на лесной опушке, он припарковался, схватил спортивную сумку и стремительно пересек мощеный двор конноспортивного центра «Королевское седло». Ржание, фырканье, шуршание, звяканье — вся эта нетерпеливая какофония приводила его в восторг. Ярких ароматов он терпеть не мог, но тут алчно вдыхал плотный запах навоза — предвестник особых удовольствий.

Он кивнул понурому работнику и вошел в помещение, служившее раздевалкой и чуланом; он разделся, сменил носки, натянул жокейские панталоны и шитые на заказ сапоги.

Пока Франсуа-Максим искал свободные плечики для одежды, в комнату ввалился наездник Эдмон Платтер:

— Привет, Франсуа-Максим!

— Здравствуй, Эдмон.

— И откуда у тебя замашки старого холостяка?

Франсуа-Максима передернуло: панибратство он ненавидел, а насмешек над собой и вовсе не переносил.

Эдмон не унимался:

— Что у тебя за бзик переодеваться? Ты что, не можешь прийти сюда в костюме для верховой езды, как остальные?

— Прежде всего, я не домой возвращаюсь, а еду к себе в банк и работаю до восьми вечера.

Он отчеканил «к себе», зная, что Эдмон нередко испытывает денежные затруднения. И добавил:

— Скажи, Эдмон: когда ты идешь в бассейн, ты выходишь из дому в плавках?

Уязвленный, Эдмон ругнулся и вышел.

Франсуа-Максим аккуратно повесил костюм, сложил носки, поставил ботинки, возмущенно думая о том, что раздевалка располагает некоторых людей к фамильярности.

На выходе он заметил, что выронил письмо, которое полчаса тому назад вынул из почтового ящика. Он сунул его в карман, решив прочесть после прогулки верхом. Он направился к стойлам, раскланялся с хозяином конюшен, подошел к Белле, своей гнедой кобыле, которая была уже почищена, оседлана и взнуздана. Он потрепал загривок ее точеной головки, гордо сидевшей на крепких плечах. Белла под хозяйской лаской сощурила глаза.

Наконец он вскочил в седло. Кобыла ударила хвостом, и они покинули конюшни.

В этот час в лесных аллеях попадались лишь редкие прохожие. Пожилая дама тянула за собой параличного пуделя. Молодой веселый араб выгуливал собак, спущенных с поводка: забрав утром псов у хозяев, он гулял со всей сворой.

Протрусив рысцой вдоль теннисных кортов и миновав старый ипподром, он выбрался на дорожку, предназначенную для верховой езды, затем оставил позади Камбрский лес, бывший, по сути, городским парком, въехал в огромный Суаньский лес и пустился в манежный галоп.

Его ляжки вибрировали вместе с мускулами коня. Отдавая команды спокойным, почти тихим голосом, он забывался в седле и сливался с Беллой.

На перекрестке, оглядевшись, дабы убедиться, что вокруг никого нет, он свернул с дорожки для верховой езды на пешеходную тропу.

После трех крутых поворотов он стал протискиваться между тесно растущими деревьями и увидел силуэты мужчин, которые одиноко прогуливались, заложив руки за спину.

Он продолжил путь, затем спрыгнул на землю и привязал Беллу к дереву. Прошел несколько шагов и беззаботно оперся о ствол кряжистого дуба.

Не прошло и минуты, как рядом появился парень лет двадцати: белая футболка, руки в карманах джинсов. Он полюбовался лошадью, бросил внимательный взгляд на ее хозяина и стал приближаться осторожной, слегка танцующей походкой, остановившись все же на почтительном расстоянии от Франсуа-Максима.

Тот бросил ему неопределенный взгляд.

Парень робко переминался, неуверенный, что можно подойти ближе. Тогда Франсуа-Максим сунул пальцы под рубашку поло и стал ласкать себя, нежась на солнце, сочившемся сквозь листву, с таким отрешенным наслаждением, будто был один.