Попугаи с площади Ареццо

— Вот об этом я и говорю: это чудовищная любовь, ты считаешь, что она дает тебе право лезть в мою личную жизнь, что ты должна в ней командовать. Просто пойми, что произошло: я думал, что говорю с женщиной, а оказалось, что я писал собственной матери.

— Но ведь я тоже женщина! — воскликнула она.

Он взглянул на нее с ужасом. Она встретила его взгляд и не отвела глаза. Людовик не мог больше терпеть ее легкомыслие и недальновидность и не сдержался:

— А тебе не приходит в голову, что мне было трудно вырасти нормальным мужчиной с такой матерью?

— Что?

— С матерью, которая не защитила меня, когда отец меня бил, — я знаю, что он и тебя тоже бил, — с матерью, которая никак не может от меня отлипнуть, так что просто душит своей любовью.

— «Не может отлипнуть»?!

— Никогда не прощу тебе, что ты завела со мной флирт в Сети.

— Да ладно тебе! Не так уж все далеко и зашло.

— Но откуда ты могла это знать заранее?

— С тобой это как раз понятно заранее, — усмехнулась она.

— А если бы в этот раз вышло по-другому, если бы я на самом деле влюбился? Кстати, может, я и влюбился, только не успел этого осознать, потому что быстро протрезвел.

— Вот видишь, я уважаю тебя: как только я почувствовала, что ты начинаешь придавать значение этим отношениям, я раскрыла свой псевдоним. Вот тебе доказательство!

— Это просто бред! Ты гордишься, что прекратила то, чего вообще не надо было начинать?

— Но мне надо было узнать.

— Что?

— Какой ты на самом деле.

— Ни одна мать не знает, какой ее сын «на самом деле», тем более в постели. Тебе просто надо быть как все — оставаться в неведении. Как раз на этом и строятся здоровые отношения матери с сыном.

— «Здоровые отношения… здоровые отношения»… Слов-то ты не боишься! Говоришь о «здоровых отношениях», а у самого в двадцать шесть лет даже девушки нет!

— А с этими девушками, естественно, меня должна знакомить мать или, наоборот, оттеснять их, чтобы занять их место. Не так ли, Фьордилиджи?

— Когда ты перестанешь попрекать меня этой глупостью?

— Никогда, Фьордилиджи.

— А может, ты себя просто обманываешь?

— Может, но я стараюсь не обманывать других, Фьордилиджи.

— Людо, хватит!

— Нет, Фьордилиджи.

— Людо, знаешь что, если ты хоть раз еще повторишь это имя, Фьордилиджи, ты больше никогда меня не увидишь.

— Фьордилиджи! Фьордилиджи! Фьордилиджи! — И Людо стал как безумный носиться по квартире, осипшим голосом выкрикивая это имя.

Клодина подхватила сумочку, бросилась в прихожую и хлопнула дверью.

После этого хлопка Людо перестал кричать. В комнатах стало тихо, и от этой тишины ему как будто полегчало. Только одна вещь его удивляла: он не слышал шума лифта.

На цыпочках, чтобы не скрипнул пол, он подкрался к двери. Очень осторожно взглянул в глазок, где была видна лестничная площадка: Клодина неподвижно застыла у порога, настороженно ловя каждый звук.

И он снова заорал:

— Фьордилиджи! Фьордилиджи! Фьордилиджи!

Клодина в бешенстве стукнула по двери кулаком, выкрикнула что-то невнятное и умчалась вниз по лестнице.

После этой сцены Людовик почувствовал в себе что-то новое, какое-то беспокойство, которое он решил считать облегчением. Если рассуждать логически, он имел право возмутиться обманом, который устроила мать. Но на душе у него было скверно оттого, что он ее выгнал, и руки до сих пор тряслись.

Он уселся за работу. Просто не думать больше о Клодине! Культурологический журнал, который он создал, требовал многих часов редакторской работы.

После обеда, думая над статьей об американских художниках-минималистах, он вернулся мыслями к истории с Томом. Конечно, он выдумал ее от начала и до конца, но она казалась ему близкой к реальности. Рассказывая ее, он понял, что именно так бы все и могло произойти. Нужно ли было все-таки попробовать? Надо ли заставлять себя пережить то, что нам не хочется переживать, потому что мы уже знаем, чем все кончится?

— Я устал проверять, правда ли, что я ни на что не гожусь. С этой минуты считаю это доказанным.

И у него всплыло в памяти, как мать набрасывается на него, чтобы он спал с девушками или хоть с мужчинами.

— Вот ведь навязчивая идея… Неужели ей так тяжело быть вдовой?

Впервые он понял, что напряжение шло извне, не от него самого. С двадцати лет ему непрерывно напоминали, что у него должна быть хоть какая-нибудь сексуальная жизнь, — сперва приятели, потом приятельницы, поскольку с девушками ему было проще найти общий язык, а также их приятельницы, мать, да и просто какие-то малознакомые люди. Все его окружение было одержимо сексом, словно навязчивой идеей, а сам он не думал об этом никогда.

Он покорно выслушивал их советы, потом честно попытал удачи на рынке амурных отношений. Полез бы он туда, если бы они не настаивали? Безусловно, нет. Сам Людовик не испытывал ни потребности в сексе, ни желания им заниматься.

Чтобы отвлечься, он достал плитку белого шоколада и включил телевизор.

— Ну вот опять!

На экране появился Захарий Бидерман. Психологи, социологи, сексологи и политологи обсуждали его проблему — навязчивую потребность в сексе.