Попугаи с площади Ареццо

Ванденборены были поражены огромным объемом помещения, белизной стен и лаконизмом обстановки, задача которой — не отвлекать от сути. Еще не увидев ни одного полотна, они были в восторге, очутившись в этом пронизанном светом пространстве.

С напускным безразличием Вим — румяное личико трубящего ангела — болтал сноровисто и пылко:

— Полотна блекнут, если на них не смотрят. Им, как женщинам, нужно, чтобы их вывозили в свет, показывали, хвалили, желали. Взаперти они чахнут. Одиночество убивает их. Или вы думаете, что Матисс, Пикассо или Бэкон мастерили шедевры для музейных запасников или сейфов? Если мне посчастливилось приобрести шедевр, я помещаю его сюда и каждый день смотрю на него, изучаю в деталях, разговариваю с ним. Что нужно прежде всего, так это правильное содержание и внимание. Творения, созданные с любовью, с неменьшей любовью должны и храниться. Вы не согласны?

Супруги покивали. Мег восхитилась подходом Вима. Зная, что Ванденборены очень любящая пара, он для начала подпустил галантности.

— Я разделяю экспозицию таким образом: в галерее помещаю временные выставки, посвященные определенному художнику; здесь же моя постоянная коллекция. Тут я храню лучшие работы, те, что мне дороги. Впрочем, они здесь долго не задерживаются!

Он рассмеялся, увлекая и Ванденборенов в свою мгновенную веселость.

Мег восхищалась, как ловко Вим применяет коммуникативные методики: снять напряжение у собеседника, чтобы он почувствовал себя в своей тарелке. Ее удивляла естественность, с какой Вим, известный сноб, преображался в завзятого коммерсанта. Что это, расчет или инстинкт?

— Могу я позволить себе на несколько минут покинуть вас? Я должен спуститься этажом ниже и попрощаться с художником, с которым у меня утром были переговоры. Вы же знаете, это народ обидчивый.

Принцип второй: когда гармония воцарилась, дать посетителю немного поскучать без своего общества. Вим собирался оставить Ванденборенов одних в этом роскошном ангаре, им предстояло восхищенно замолчать, проникнуться тишиной, величием пространства и полотен и обрести душевное равновесие лишь с возвращением хозяина.

Вим кивнул Мег, чтобы она следовала за ним. Они прошли по внутренней деревянной лестнице, но вовсе не к художнику, а к потенциальным клиентам из Франции, которые уже битый час смотрели полотна.

Вим сделался серьезным, строгим, почти хмурым:

— Возвращаясь к нашей беседе, сегодня единственное хорошее инвестирование — в произведения искусства.

— Если выбрать хорошего художника.

— Естественно. Если у инвестора дрянной вкус, лучше и не соваться.

Мег снова мысленно поаплодировала актерству Вима: он взял иронично-вульгарный тон, чтобы потрафить вкусам парижан.

— Картина, — продолжал он, — это не только прибыльное финансовое вложение, но еще и разумное налоговое предприятие.

Французы тяжко вздохнули. Когда французу говорят о налогах, его намеренно задевают за живое, но неизбежно привлекают его внимание. Вим продолжал:

— Франция не облагает налогом произведения искусства.

— Сейчас нет, — скептически крякнул француз.

— Они никогда этого не сделают.

— Да от них… всегда приходится ждать только изменений к худшему.

Мег улыбнулась на эти «они» и «их». Кого Вим и чета французов имели в виду? Политиков? Правый сектор? Левый? Налоговиков? Руководство Минфина Франции? За этим «они» скрывался конгломерат неосознанных страхов.

— Нет-нет, — щебетал Вим, — они не сделают этого никогда. Для поддержания бедных нужны богатые.

— Здравого смысла в нашей стране больше нет. Его сожрала идеология.

Вим сочувственно закивал, понимая, что множить доводы бесполезно. Тучи сгустились. Беседа продолжилась в русле ожидания мирового апокалипсиса.

По опыту Мег знала о необходимости фазы разговора, когда для движения вперед французам необходим изрядный глоток пессимизма.

— Ну хорошо, итак, эту скульптуру Луизы Буржуа вы мне уступите за?..

— Четыреста тысяч.

— Вы можете сбросить?

— Я уже сбросил. Час назад я предложил вам четыреста пятьдесят.

— Давайте попробуем поторговаться.

— Мне это ни к чему. Завтра ко мне придет голландец, китаец или русский, и они торговаться не станут. Не забывайте, что речь идет о Луизе Буржуа, непревзойденной французской художнице.

Мужчина шумно вздохнул, получив от жены тычок локтем в бок. В три секунды все было решено.

— Луиза Буржуа француженка, и она останется во Франции!

Вим и Мег переглянулись: сделка состоялась. Вим был прав, оживляя национальную гордость: если французы и говорят о Франции дурно, они сохраняют самосознание принадлежности к великой нации; стоит при них упомянуть «голландца, китайца или русского», они уже начеку, ждут нашествия варваров и готовы спасать мировую цивилизацию, возвращая свое добро домой, во Францию.

— Я поздравляю вас, — воскликнул Вим, — с великолепным приобретением! Я очень счастлив, что произведение, фундаментальное в карьере этого скульптора, отбывает к вам, в Париж, где родилась и училась Луиза Буржуа. Поистине, возвращение к истокам.