Попугаи с площади Ареццо

С самого начала своей карьеры она подпустила это замечание, но с тех пор, как в Европе был объявлен кризис и мировая экономика буксовала, оно производило неизменный эффект.

Мадемуазель Бовер смущенно промямлила:

— Мои поздравления, Ксавьера, даже без отпуска вам удается выглядеть великолепно.

Покупательница восхитилась ровным золотистым тоном ее лица, прекрасно оттенявшим глаза цвета ртути.

Ксавьера с удовольствием вспомнила дни, втайне от всех проводимые каждую неделю с воскресенья до понедельника на Северном море, в кокетливо обставленной хижине рыбака, но поскольку она тщательно скрывала свои маленькие радости, то недоуменно пожала плечами:

— Немного макияжа. Обхожусь подручными средствами.

— Вы счастливица, у вас великолепная кожа!

Хоть комплимент и был приятен Ксавьере, он произвел неожиданное действие: она жутко разозлилась. Кем она себя возомнила, эта Бовер! Какая невыносимая фамильярность! Неужели она должна обсуждать с ней свою кожу, любезничать, улыбаться, угождать… Вот уж нет! Не дождетесь!

— Так вы выбрали себе цветы?

Сказать, что Ксавьера не старалась умаслить своих посетителей, — значит не сказать ничего: она терпела их присутствие, только кусая их и царапая.

Напуганная мадемуазель Бовер указала на вазу:

— Может, взять пионы двух оттенков: розовые и рубиновые?

— Прекрасный выбор.

Она машинально произнесла эти слова, взяв привычку замечать предпочтения своих клиентов, дабы оживление в магазинчике не угасало.

Ксавьера взвизгнула в сторону теплицы, расположенной на заднем дворе:

— Орион, букет!

Оттуда вышел высокий, нескладный, неряшливо одетый старик, тощий, хотя и с брюшком, со всклокоченными волосами, раскрытым ртом и удивленными глазами; было похоже, что его разбудили.

— Букет для мадемуазель Бовер, будь любезен, Орион, пожалуйста.

Он взял протянутый ему пучок и пошел выполнять поручение. Уже в дверях он в неожиданном озарении крутанулся и галантно подошел к покупательнице.

— Как поживаете, дорогая мадемуазель? — радушно воскликнул он.

— Очень хорошо, Орион, очень хорошо.

Он нагнулся, чтобы поцеловать ее в щеку, и она смущенно вздрогнула.

Ксавьеру позабавил испуг, написанный на лице мадемуазель Бовер, показная добродетель которой не допускала проявлений симпатии. Ориону удалось-таки достигнуть желаемого, и мадемуазель Бовер закрыла глаза, когда он чмокнул ее.

— Наша мадемуазель Бовер всегда свеженькая и нарядная, — выпалил он.

— Спасибо, Орион, спасибо, — бормотала она, желая как можно скорее прервать прилив его любвеобилия.

— Я постараюсь сделать вам самый великолепный букет, мадемуазель. Конечно, он будет недостоин вас, но я приложу все мои силы.

Мадемуазель Бовер принужденно хохотнула, смущенная и речами Ориона, и взглядом Ксавьеры.

Когда он исчез, она фыркнула и повернулась к цветочнице:

— Как он себя чувствует?

— Ох… — Ксавьера воздела глаза к потолку, давая понять, что состояние мужа ухудшилось.

— Бедная моя…

— Ну, жалеть надо его, а не меня… Я… Но сейчас он уже ничего не осознает.

— Неужели? Тем лучше.

— Конечно… но сколько это продлится?

Чтобы дать понять мадемуазель, что тягостный разговор на этом закончен, Ксавьера укрылась за вазами с лилиями.

Четыре месяца назад Ксавьера в порыве внезапного вдохновения перед посетительницей, раздражавшей ее перечислением разнообразных видов онкологических заболеваний, осаждавших ее семью, ни с того ни с сего объявила, что у Ориона начинается болезнь Альцгеймера.

Сообщение имело последствия. Покупательнице был мгновенно утерт нос, и в цветочный магазин потянулись жители со всего квартала, чтобы взглянуть на несчастного. Ведь хотя в этой истории не было ни слова правды, в ней было правдоподобие: муж цветочницы всегда был со странностями.

Орион источал радушие и любезность. Он проявлял бурную щенячью радость при виде любого из соседей: едва заприметив знакомого, он немедля к нему устремлялся. Сколько раз он перебегал улицу, не обращая внимания на машины, перемахивал ограду городского сада, рискуя потерять букет, который выпускал ради пылкого рукопожатия! Если знакомый замешкается, на него изливался поток восклицаний и славословий. Орион восхищался то его загаром, то прической, то шарфом, то плащом, то пуделем и без конца выражал радость по поводу встречи. Улыбаясь на прощание и уходя, он даже не замечал, что ему едва отвечали.

Когда его просили об услуге, он из кожи вон готов был лезть, чтобы угодить. Но, увы, его возможности сильно отставали от желания быть полезным, и он терпел фиаско, приправляя всеобъемлющую неосведомленность изрядным легкомыслием.