Попугай с семью языками

Лес походил на разворошенный муравейник. Похоже, индейцы выползали из-под камней… И все нетрезвые, взбудораженные громчайшим плачем. Мрачное войско: море шляп из выцветшей ткани, грубые украшения, ожерелья из металлических пробок, порванные на коленях штаны, гнилые зубы, чесотка, океан рептилий. Благодаря Руке и Тото-ре их не трогали, но ненависть этого скопища была так велика, что каждый из местных клал два пальца в рот — и вскоре тропинка впереди была залита рвотной массой. Смешавшись с землей, она превращалась в омерзительную гущу. Гаргулья, воздушная, легкая, первая ступила в нее голыми ногами и пригласила остальных идти следом.

— Молока! Молока! Молока!

Истерические выкрики младенца становились все сильнее. Земля дрожала так, что едва можно было держаться на ногах.

Скоро индейцы остались позади, и путникам открылось величественное зрелище. Холмы накрылись черно-белым облаком. От ветра по черным и белым перьям шли причудливые волны. Две тысячи воинов, вооруженных до зубов, одетых лесными утками!

Рука и Тотора хлопали руками, прыгали, топали, пели на своем языке, обнимали одного за другим белых товарищей, а затем, весело побежав вперед, растворились в пернатом воинстве.

Тринадцать человек на конях, украшенных разноцветными перьями горных птиц, спустились вниз, охраняя какую-то старуху. Она была одета как простая арауканка: шерстяная накидка с длинной бахромой, окутывавшая все тело — свободной оставалась одна левая рука. Сверху был накинут плащ, спереди скрепленный булавкой. На голове — тюрбан, тоже отороченный бахромой, но из серебра. На груди — серебряная брошь.

Индеанка опиралась на копье с шаром вместо наконечника. Лоб ее был невероятно высоким, а левый глаз, карий, косил так, что едва не выпрыгивал. Сквозь приоткрытые губы — все в морщинах — проглядывали кое-где стальные зубы. Старуха показалась бы чудовищем, если бы не правый, здоровый, глаз: он заливал своим светом лицо и сообщал ему красоту. Ноги ее еле двигались. Тринадцать воинов, переговариваясь о чем-то по-индейски, надели на нее плюмаж и мантию из перьев, такую же, как у них. Странное существо закрыло глаза и принялось раскачиваться. Изо рта его вырвался вопль — столь пронзительный, что две тысячи бойцов упали на колени. Гаргулья склонилась перед ним:

— Привет тебе, брат Марепуанту!

— Привет, малышка моя…

Старуха, похоже, видела сквозь опущенные веки, ибо делала широкие шаги, ходя взад-вперед, а от ее тела исходила колоссальная энергия. Войско пустилось в пляс, потрясая ружьями. Один старухин жест — и все оно выстроилось позади нее, напоминая хвост королевского павлина. Гаргулья прошептала:

— Это Мачи, колдунья и целительница племени. В нее вселился сын солнца. Обращайтесь к ней, как к мужчине.

Акк понимал: в качестве вождя отряда он должен что-то сказать. Но что? Похвалить костюмы и предложить им совершить заграничное турне всей труппой? Поблагодарить за покровительство? Любые слова будут неуместны, даже оскорбительны. Нужен подарок. Он украдкой поглядел по сторонам — не найдется ли цветов, чтобы наспех сплести венок. Ничего. Кондоры били крыльями. Вот оно! Два птенца! Отлично! И окраска подходящая: белый Ян и черная Инь. Чего еще желать? Он попытался отобрать птиц у Хумса, но тот вцепился в свое сокровище, словно у него хотели вытащить печень. Сквозь зубы он проговорил:

— Если тронешь птицу, откушу тебе сам знаешь что.

И прикрыл обеих своими руками. Неблагодарные кондорята за это едва не выклевали ему глаза. Тогда он спрятал их у себя за спиной, удерживая за связанные лапы, и опустил голову. Акк подошел к Мачи и поклонился, всем видом изображая, что ничего серьезного не происходит.

— Ну, как дела? Очень мило, что встретили нас. Как семья? Здоровье?

На ногу Акка полилась желтая струя, прервав его словоизвержение. Старуха его обмочила! Он отскочил назад… «Марепуанту» презрительно обратился к нему на безупречном испанском:

— Ты не можешь говорить от их имени, потому что живешь для себя. Твое тело все исписано. Ты владеешь слишком многим. Ты не приказываешь и не повинуешься. Ты- никто.

И она указала пальцем на Хумса.

— Ты, коротышка, будешь говорить.

Хумс, расстроенный непонятно чем, притворился непонимающим, но его подталкивали вперед птенцы, чьи клевки в мягкое место были чувствительны. Мачи издевательски засмеялась:

— Мне нравятся смельчаки!

Воины дружно воскликнули:

— Ао!