Попугай с семью языками

Он хотел было произнести речь в защиту прав сексуальных меньшинств, но Хумс и Зум, подталкивая утопающего сзади, заткнули ему рот плюшевой морковкой. Все восприняли это как очередную шутку клоунов, и оркестр грянул флотский марш, великолепно сочетавшийся с операцией по спасению на водах.

Согласно плану, президент выкрикнул «Геге с цирком!», и актеры уже собирались хором произнести ответное «Паяцы с Виуэлой!», но тут вмешался Виньяс, не занятый в представлении. Увенчанный лаврами, в председательской тоге, декламируя строки из поэмы «И да заснет Ипсилон!», он прошествовал к изумленному президенту и швырнул ему в лицо тортик. Всеобщее оцепенение. Белозубая улыбка исчезла под слоем крема. Виуэла стер крем с глаз; зрачки его необычайно расширились. Камеры продолжали снимать. Безумец продолжал читать поэму, где говорилось о всепожирающих семейных узах, о тех, кто в полдень неизменно отбрасывает тень в одну и ту же сторону, израненный обсидиановыми пропилеями, — в общем, сплошные неруньизмы. Внимание, Геге! Или ты его заткнешь, прямо сейчас, или все пойдет к дьяволу! Посадим ярость под замок и ухватим этого идиота за самое чувствительное место — за его лиру!

Его превосходительство достал шелковый платочек, вытер лицо, вновь обнажив белоснежное полукружие зубов, и зааплодировал, разразившись хохотом. Чтеца перестало быть слышно. Раскрыв объятия, Геге прижал поэта к груди, похлопывая его по спине, целуя — так, что теперь кремом были измазаны оба, что походило на некое цирковое причастие.

— Браво! Мы с тобой едины! Союз Власти и Смеха! Гениальное подражание предателю Нерунье! Ты- великий артист. Недостойный рифмоплет хотел облить нас ядом, а ты предлагаешь нам сладости! Ты с нами, паяц. Ты обличаешь дурную поэзию: твои невозможные стихи — точная карикатура тех, что изрыгает из себя этот напыщенный павлин, Нерунья… Ты открыл нам глаза: Президент — друг, строгий отец и в то же время — ребенок, с которым играют. Паяцы, идите ко мне!

И те прокричали в нос, как один: «Паяцы с Виуэлой!». Оркестр перешел на самбу со словами про бананы и орешки. Действие следующее: президент — камеры снимают крупным планом — вручает паяцу Непомусено Виньясу награду, провозглашая его «Национальным Антипоэтом». Троекратное «гип-гип-ура!», пение гимна, едва слышное из-за рева толпы, сражающейся за бутерброды и пиво. Солдаты разогнали народ прикладами, и на этом праздник завершился.

Непомусено Виньяс, оставшись наедине с товарищами, снял с груди свою награду — пару золотых башмаков — стер с лица остатки крема и разрыдался, донельзя взволнованный. Да, он хотел посредством этого безрассудного акта стать жертвой, трубадуром, которого преследует власть. но поэт предполагает, а Юпитер располагает. Теперь больше не нужно скрываться, чтобы получить известность. Виуэла Справедливый и вместе с

ним — вся страна распахнули Виньясу объятия. В его распоряжении все издательства, первые полосы всех газет. Вот он — миг торжества! Итак, все меняется. Он безотлагательно возвращается в Сантьяго и начинает работать над монументальной элегией в честь Достойного Правителя и бесценной помощи, оказываемой ему американскими компаниями. Необходимо также срочно подправить кое-что в «Оде Бимбо» и, возможно, написать еще одну, прославляющую дядю Дональда… Со своих высот Виньяс бросил взгляд — слегка презрительный — на хромого Вальдивию — и понизил его в звании:

— Торопись, вице-секретарь. Мы собираем вещи и возвращаемся в столицу — пожинать плоды того, что посеяло мое перо.

Лебатон и Загорра грубо схватили его и усадили в кресло. Утром они получили приказ — не предложение — кричать «Паяцы с Виуэлой!», а также совет участвовать в подготовляемой комедии под угрозой тюрьмы и (намек, только намек) расстрела. Игра окончена. Геге не перенесет такого афронта.

— Хочешь, чтобы тебя преследовали? Легко. Твоя награда ничего не стоит. Виуэла — известный лицемер и двурушник. Он подождет, пока в газетах не появятся фото и заметки, а затем прикажет тайной полиции убить нас. Если мы хотим спасти свою шкуру, надо бежать. Вот так-то. Хорошо еще, что мы загримированы — в нормальном виде нас не узнают. Мы бежим все вместе или считаем проект закрытым. Решать нужно сейчас же.

Единодушно постановили: продолжать. Все принялись торопливо мыть лица и собираться в дорогу. Не суетился один Пирипипи — у него не было другого лица, кроме маски паяца.

Наконец, все сложили свои вещи. Повозки оставили, уложив подушки на койках так, чтобы они напоминали тела спящих. С болью паяцы оставляли цирк. Шатер означал определенность, укорененность; скитания по неверным путям приносили с собой неизвестность. День тянулся медленно.