Популярная философия. Учебное пособие

Как уже было сказано, «Философическое письмо» Чаадаева вызвало бешеное озлобление среди читающей публики. По словам современника, все говорили про «чаадаевскую статью» и «чаадаевскую историю» – чиновники, барыни, священники – «все соединились в одном общем вопле проклятия и презрения человеку, дерзнувшему оскорбить Россию». По поводу этих негодующих отзывов весьма верно и точно выразился выдающийся литературный критик В. Г. Белинский: «Что за обидчивость такая! Палками бьют – не обижаемся, в Сибирь посылают – не обижаемся, а тут Чаадаев, видите, задел народную честь – не смей: говорить речь – дерзость, лакей никогда не должен говорить!»

Петр Яковлевич, которому запретили выходить из дому, что-либо публиковать, и, публично объявив «помешанным», начали насильственно «лечить» (как известно, в ХХ веке в СССР инакомыслящих также неоднократно объявляли безумными и принудительно сажали не в тюрьму, а в психиатрические больницы), с мужественным достоинством выносил свое одиночество. Вскоре он, объясняя свою позицию, написал работу под названием «Апология сумасшедшего», в которой официальному патриотизму – слепому и самодовольному восхищению государством, противопоставил новое понимание любви к Родине – честное, горькое, самокритичное. В своей «Апологии» Чаадаев писал: «Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной». «Прекрасная вещь – любовь к Отечеству, но есть еще нечто более прекрасное – это любовь к Истине… Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами».

«Философическое письмо» Чаадаева стало прологом великого спора о прошлом, настоящем и будущем России, о ее месте в семье европейских народов, о русском народе и его роли в мировой истории, об истинной и ложной любви к родине. Чаадаев прочно зафиксировал в национальном самосознании факт экономической, социальной, политической и культурной отсталости России – и от этого факта нельзя было просто так отмахнуться. (Можно сравнить его с мальчиком из сказки Андерсена, решившегося сказать принародно шокирующую истину: «А король-то голый!»). Однако парадоксальным образом произведение, прозвучавшее как надгробное слово России и русской культуре, одновременно явилось началом пробуждения русского самосознания. Поставленные Чаадаевым вопросы требовали ответа. Выступление мыслителя, вызвавшего на себя «огонь» правительственных репрессий и общественного негодования, стимулировало философскую дискуссию, в которой оформились две крайние позиции, сторонники которых вошли в историю под именами «славянофилов» и «западников». С ними, конечно же, вы встречались на уроках истории и обществознания (как и с Чаадаевым – на уроках литературы), но в этой книге вас ожидает не просто повторение хорошо известной информации: речь пойдет именно о философских взглядах славянофилов и западников. Читая этот параграф, попытайтесь про себя отметить, с какими из их идей вы знакомы, а с какими – сталкиваетесь впервые. (А может быть хорошо известные идеи предстанут перед вами с какой-нибудь новой, неожиданной стороны?).

То же самое необходимо сказать и о некоторых последующих параграфах этой главы, где вы вновь встретитесь с Герценым и народниками, Достоевским и Толстым. К тому же русская философия немыслима без данных имен: ведь именно эти мыслители являются наиболее яркими и выдающимися ее представителями. Так же неудивительно и то, что речь пойдет об их социальных, исторических, религиозных и моральных воззрениях: вспомним – в начале этой главы мы говорили о том, что повышенный интерес к подобным темам представляет собой одну из главных особенностей русской философии.