Популярная история евреев

Все это сделало его влиятельной личностью. Он приобрел известность и организовал собственный суд на манер любого знаменитого раввина, и люди приезжали к нему издалека. Но основателем движения его сделала скорее изобретательность. Ему принадлежит идея создания двух новых институтов. Первый – возрождение древней концепции цадика, высшего человеческого существа, высшего в силу его особой верности Богу. Сама идея была стара, как Ной, но Бааль Шем Тов придал ей новое значение. С изменой Шаббетая Зеви мессианство было скомпрометировано. В то же время Бешт не питал никаких иллюзий относительно франкизма или иной мессианской секты, отколовшейся от иудейского монотеизма. Как он выражался, «Шекинья рыдает и говорит, что пока конечность держится на теле, есть надежда на исцеление. Но, будучи отсечена, она уже не может быть восстановлена; каждый же еврей есть конечность Шекиньи». И у него не было намерений двигаться по этой дороге «ампутации». В то же время он понимал, что мессия-неудачник оставил зияющую пустоту в еврейских сердцах. И он заполнил эту пустоту, возродив цадика, который (согласно его учению) ниспослан свыше как милость и благодать Божья. Цадик, по Бааль Шем Тову, не есть мессия, но и не совсем обычный человек, он – где-то посередине. Более того, поскольку цадик не претендует на роль мессии, их может быть много. Таким образом, появляются новые персонажи, которые могут способствовать распространению и становлению религиозного движения.

Во-вторых, он изобрел революционную форму популярной молитвы. Это было важно, поскольку позволяло и простым, неграмотным евреям вносить свою лепту в религиозную практику. Великая сила лурианской каббалы состояла в том, что она порождала в массах ощущение того, что они могут ускорить приход мессии своими молитвами и благочестием. Бааль Шем Тов добился подобного же эффекта народной причастности своей новой теорией молитвы, которую несли он и его последователи. Он подчеркивал, что молитва – не столько человеческая деятельность, сколько сверхъестественный акт, в котором человек прорывается через барьеры своего естественного существования в божественный мир. Как человеку это удается? Он берет молитвенник и концентрирует все свое сознание на буквах. Он не читает, он желает. И, когда он делает это, буквы теряют форму, расплываются, и (это типично каббалистическая идея) божественная сущность, скрытая в буквах, становится духовно видимой. Это похоже на то, как если мы смотрим сквозь прозрачный объект. Бешт называл это «входить в буквы молитв» или в «небесные залы»; человек знал, что он достоин, когда «входил в залы молитв».

Бешт учил, что, для того чтобы «войти», человек должен уничто-жить свою личность, стать ничем. Тогда он создает вакуум, который заполняется некоей высшей сущностью, действующей и говорящей за него. Когда слова молитвенника сливаются в точку, свершается трансформация, человек прекращает свою человеческую деятельность, и тогда уже не человек шлет наверх свои слова, а, наоборот, они посылаются в его уста. Мы продолжаем говорить, но мысли поставляются духом. Бешт говорил: «Я позволяю рту говорить все, что он хочет сказать». Его последователь, глава второго поколения хасидизма Дов Баер объяснял, что духовная энергия, делающая возможным это божественное преображение, проистекает из того, что Тора и Бог, в сущности, суть единое целое, и божественная энергия хранится в буквах Великой Книги. Успешный акт созерцательной молитвы высвобождает эту энергию. Дов Баер использовал и другое сравнение: «Когда человек занимается или молится, слово следует произносить в полную силу, подобно тому, как капля семени извергается всем его телом, и в этой капле концентрируется вся его сила».

В результате церемонии хасидов стали довольно шумным мероприятием. Отвергая синагогу, они завели собственные штиблех, или молитвенные дома, где и собирались в своих простых одеждах и больших меховых шапках. Если было настроение, некоторые из них курили или выпивали. Во время молитвы, выкрикивая, они раскачивались и хлопали в ладоши, пели мелодию ниггун и танцевали под нее. У них были и свои молитвы на смеси польского ашкенази и лурического сефарди. Это были бедные, грубые люди, которые шокировали еврейский высший свет, особенно когда их практика распространилась по всей Польше и проникла в Литву. Их быстро обвинили в тайном шаббетизме, и даже раздавались гневные требования запретить их.