К сожалению, здесь возникало серьезное противоречие. Греки были не монотеистами, а политеистами; в Египте они научились синкретизму, то есть рационализации системы бесчисленных, но близких божеств путем слияния их в синтетических полибогов. Одним из таких мутантов был Аполлон-Гелиос-Гермес, Бог Солнца. Они соединили свои ритуалы Диониса с египетским культом Исиды. Их бог врачевания Асклепий сросся с египетским Имхотепом. Зевс, главный бог, оказался аналогом египетского Аммона, персидского Ахурамазды и, с их позиции, еврейского Яхве. Вряд ли нужно объяснять, что благочестивые евреи представляли это совсем по-другому. Разумеется, на самом деле греческая идея божества была намного слабее еврейской концепции всемогущества. Евреи придерживались установки на принципиальное различие между человеческим и божественным. Греки же постоянно возвышали людское (прометейский подход) и принижали божественное. Их божества были ненамного больше, чем почитаемые и удачливые предки; большинство людей произошло от богов. Поэтому для них была своя логика в переходе к обожествлению монархов, и они занялись этим, как только вышли на просторы Востока. Почему бы человеку избранной судьбы не претерпеть заслуженный апофеоз? Аристотель, учитель Александра, доказывал в своей «Политике
»: «Если в государстве существует личность столь выдающихся достоинств, что с ними не могут сравниться ни добродетели, ни политические способности всех других граждан… то такого человека следует расценивать как бога среди людей». Очевидно, что подобные концепции были абсолютно неприемлемы для евреев. На самом деле никогда не существовало возможности полного слияния иудаизма и греческой религии; реформаторы стремились к тому, чтобы иудаизм стал более универсальным, наполнив собой греческую культуру, объяв полис.В 175 г. еврейское движение за реформы приобрело преисполненного энтузиазма, но опасного союзника в лице Антиоха Епифания, нового монарха из династии Селевкидов. Он рвался ускорить процесс эллинизации своих доминионов; для него это было не только важно принципиально, но и рассматривалось как способ увеличения сбора налогов – а ему хронически не хватало денег на войны. Он всецело поддерживал реформаторов и заменил ортодоксального священника Ониаса III Язоном, чье эллинизированное имя (Иисус) достаточно ясно говорило о его симпатиях. Язон начал преобразовывать Иерусалим в полис
под названием «Антиохия» с того, что построил гимназию у подножия Храмовой Горы. Вторая Книга Маккавеев с гневом повествует о том, что священники храма «перестали интересоваться службами на алтаре; презирая Храм и пренебрегая жертвоприношениями, они спешат принять участие в непотребных упражнениях на спортивной площадке». Следующим этапом была переброска фондов Храма с бесконечных и дорогостоящих жертвоприношений на такие дела полиса, как международные игры и состязания драматических коллективов. Первосвященник контролировал общественные фонды, поскольку налоги платились ему, а от него уже поступали откупщикам (которые все были связаны родственными узами); таким образом, казначейство Храма играло для населения роль государственного депозитного банка. У Антиоха был великий соблазн оказать давление на своих эллинизирующихся союзников, которые контролировали храм, чтобы получить больше наличности на постройку судов-трирем и прочей военной техники; он этому соблазну и поддался. После этого реформаторы в глазах общественного мнения стали ассоциироваться не только с оккупационными властями, но и с налоговым гнетом. В 171 г. до н.э. Антиох посчитал необходимым заменить Язона на посту первосвященника еще более прогреческим Менелаем, а также укрепить положение греков в Иерусалиме, построив замок-акрополь, доминирующий над Храмом.