Популярная музыка из Виттулы

Голос его дрогнул, а на глаза навернулись слезы, когда он сказал, что жизнь, сынки, — это сплошь холод и боль, предательство, ложь и чепуха. Взять хотя бы революцию, которую он ждет еще со времен дорожной забастовки 1931 года — и где же она, мать ее, может, кто слыхал о ней в округе? Только единожды была у него надежда — когда он поехал за провизией в Колари в Финляндию, то в толкучке на Валинта Фриберг углядел самого Иосифа Сталина с тележкой, полной мяса. Да, видать, у Сталина не дошли руки до нашей стороны.

Деду протянули бутылку, и в утешение он стал пить прямо в бане, плеснув, как положено, из пробки на каменку. Нас обдало сивушными парами. Дед послал бутылку по кругу, вытер нос и сказал, что все это ерунда и что, один хрен, скоро помирать. Но он-таки коммунист, и пусть все зарубят себе на носу: коли на смертном одре он вдруг начнет лепетать об отпущении грехов и о Христе, то это будет бред и маразм — и на этот случай просил заклеить ему пластырем рот. Дед тут же взял торжественное обещание с каждого, в присутствии родни и свидетелей. Ибо боязнь смерти — ничто по сравнению со страхом, свихнувшись на старости лет, угодить в паяльскую лечебницу и нести там всякий вздор перед широко распахнутыми дверями.

Потом поддал девять раз по девять ковшей, отчего мужики, охая, стали соскакивать с полков, говоря, что им надо сходить до ветра, и только самые закаленные остались на месте, несмотря на крупные волдыри, вздувавшиеся на теле. Дед усомнился в том, что такие сопляки — в самом деле его дети. Потом отложил ковш и сказал, пусть сами доводят соревнование до конца, попросил прощения за то, что мучил их, и сказал, что устал нюхать их пот. С достоинством сошел он с полка и начал намыливаться у шайки с теплой водой. Мылся дед по-стариковски — намылил три главных места: лысину, живот и мошонку.

И вот начался жестокий финал. Наконец-то, оба рода смогут помериться силами. Эйнари начал поддавать, остальные — жаловаться на холод в бане. Как водится, борьба носила, в основном, психологический характер. Каждый старался сделать вид, что ему хоть бы хны, что жар ему нипочем и что он без особого труда просидит здесь, сколько душе угодно. Эйнари вылил целый ушат на раскаленные камни — ему тут же принесли новый. Новый зверский заход. Вот уже первые финалисты стремглав соскочили с полков и упали на пол, задыхаясь. Дед окатил их студеной водой. Пар хлестал по спине, раздирал легкие. Вот сдался еще один. Оставшиеся сидели как чурбаны с остекленевшим взглядом. Вот закачался еще один и упал бы, но его подхватили. Сильнее поддали — сильнее мука. Вот уже кашляя, вот-вот задохнется, соскочил отец. Наверху остались только Эйнари с ковшом и лысый Исмо, который сидел, покачивая головой. Побежденные сбились в кучу на полу в ожидании исхода. Исмо едва не падал в обморок, но держался молодцом. После очередного ковша голова у него вздрагивала, как у беспомощного боксера, дело которого потихоньку движется к нокауту. Эйнари учащенно дышал, и ковш дрожал в его руке. Лицо налилось синей кровью, туловище опасно кренилось. Еще ковш. Еще один. Исмо придушенно закашлялся, пуская слюну. Обоих соперников сильно качало, и они поддерживали друг друга руками, чтоб не упасть. Наконец, Эйнари вздрогнул и резко завалился в сторону Исмо — тот тоже рухнул. Так, словно две безжизненные туши, они с грохотом скатились на нижний полок и остались лежать там, не отпуская рук.

— Ничья! — крикнул кто-то.

И тут только из темного угла с верхнего полка, с облезшей кожей, на землю сверзился я. Все недоуменно уставились на меня. Не говоря ни слова, я победно вскинул кулак.

Ликующий вопль потряс закопченные своды бани меж тем, как я упал на колени и вырвал.

Глава 12 О тяжелой сезонной работе, о кочерге на соседском участке и о бедах, к которым приводит невыполнение служебных обязанностей

Серым пасмурным майским днем со стороны Корпиломболо в Паялу вошел бодрый и подтянутый иностранец. За плечами у него висел старинный солдатский ранец, голова иностранца с коротко остриженными седыми волосами была потрепана непогодой и походила на рунический камень. В Наурисахо он остановился, сощурился на свинцовое небо и сделал пару глотков из походной фляги. После этого постучался в ближайшую избу. Когда дверь отворили, иностранец поздоровался с хозяевами на ломаном финском языке, как-то диковинно коверкая слова. Он представился Гансом, сказал, что из Германии, и спросил, не сдается ли где-нибудь на лето заброшенная дача.