Попутчик

Рекомендуется и онъ. Землевладлецъ. Штабсъ-ротмистръ въ отставк. Служилъ когда-то въ конной гвардіи, а ныне рантьерствуетъ, управляя въ Петербург тремя собственными домами. Я и дома-то знаю, — все на бойкихъ улицахъ, должны приносить уйму дохода. Пушистый зврь. детъ въ Псковъ, навдаться въ имнье, гд недавно произошли крестьянскіе безпорядки, и мужики похозяйничали широкою рукою. Призывалась команда, стрляли, были убитые и раненые. Разсказываетъ и — поговорка, что ли, у него такая? — чуть не къ каждой своей фраз вопросъ лпитъ:

— Правда, иль нтъ?

Въ упоръ, съ наскокомъ, басомъ, — ужаснйшій бурбонъ!

Надо что-нибудь отвчать. А не обращать же мн его въ вагон въ нашу эсъэрскую вру!

Вздыхаю только.

— Да, — говорю, наконецъ, — должно-быть, нелегкое это занятіе въ наше бурное время быть землевладльцемъ. Особенно крупнымъ, какъ вы.

Онъ какъ сверкнетъ на меня глазами.

— А вотъ-съ, каково хорошо стало это занятіе, милостивый государь вы мой, вотъ что значить въ наше время быть крупнымъ землевладльцемъ. Извольте вы видть сію вещицу?

И достаетъ изъ кармана великолпнйшій parabellum.

— Какъ вы думаете: зачмъ я эту штуку ношу при себ?

— Ну, дете въ бунтующую деревню, предвидите возможность самозащиты, кто же не носить? Ничего нтъ удивительнаго! Я тоже ношу. По ныншнимъ временамъ иначе нельзя.

— Для самозащиты? Нтъ, милостивый государь, ошибаетесь: не для самозащиты, а для нападенія-съ! Я не отстрливаться желаю, но аттаковать, да-съ!.. Вы видите передъ собою человка, который даль себ честное слово уложить хоть одного революціонера изъ собственныхъ рукъ.

— Гмъ…

Я невольно опустилъ руку въ карманъ и тоже слегка поласкалъ ручку браунинга.

— Что-съ?

— Нтъ, ничего; я просто сказалъ: гмъ.

— Не врите, что ли?

— Нтъ, почему не врить? Всякія бываютъ „честныя слова“ и прихоти! Только удивляюсь, что вамъ за охота самому? Довольно ихъ разстрливаютъ и вшаютъ и безъ васъ!

— Это, почтеннйшій, тамъ, гд-то и кто-то въ пространств, а я желаю, чтобы изъ собственныхъ рукъ! Да-съ! Какъ встрчу надлежащій экземпляръ, такъ и положу на мст, вотъ этимъ самымъ инструментомъ, ужъ будьте благонадежны: не промахнусь. И… и… знаете ли, что я вамъ еще скажу?

— Нтъ, не знаю.

— Васъ какъ по имени зовутъ?

— Константинъ.

— Отслужите завтра угоднику вашему молебенъ, ибо онъ, видимо, спасъ васъ отъ великой опасности, которой вы даже не подозрвали.

И виноватымъ этакимъ жестомъ простираетъ ко мн об руки.

— Mea culpa! Mea culpa! какъ говорятъ адвокаты. Простите, почтеннйшій: вдь я чуть было васъ не ухлопалъ.

— Вотъ теб разъ! — смюсь я, чувствуя, что у меня холодетъ затылокъ, а рука такъ на браунинг и замерла.

— Да! Какъ вошли вы въ купе, мн сразу помстилось: вотъ онъ, мой экземпляръ!

— Помилуйте! Но что же вы нашли во мн революціоннаго?

— А и самъ не знаю, что. Какъ-то, — извините, — не подходите вы къ первому классу.

— Вы находите?

— Да нтъ! Теперь не нахожу, а помстилось!

— И вы серьезно думали меня убить?

— До самой Гатчины. Въ Гатчин сталъ колебаться, не ошибиться бы. Ну, думаю, потерплю до Луги, авось обнаружить себя чмъ-нибудь мой революціонеришка. Тогда ему тутъ и капутъ. Но вмсто того вы такъ прекрасно себя аттестовали.

„И терпентинъ на что-нибудь полезенъ!“ подумалъ я, бросая благодарный взглядъ на листъ „Новаго Времени“.

Затмъ до Пскова хали мы уже безъ всякихъ недоразумній, даже водки выпили и ветчиною закусили. Въ Псков попутчикъ мой вышелъ, разсыпаясь въ чувствительныхъ словахъ, какъ онъ меня полюбилъ, и какъ ему пріятно было со мною хать, и въ умилительнйшихъ извиненіяхъ, что сперва хотлъ было меня застрлить.

— Послушайте, — говорю. — Вдь все-таки скандалъ, преступленіе… Пришлось бы вамъ отвчать, ну, хоть за самоуправство.

— О, нтъ! Разъ я увренъ, что вы революціонеръ, какое же самоуправство? Революціонера можно!

— Вы уврены?

— Еще бы нтъ!

— Но вообразите себ: вотъ убиваете вы свой „экземпляръ“, опредляя его по предчувствію тамъ или чутью своему, и на экземпляр,- возьмите хотя бы меня для примра, — не оказывается никакихъ революціонныхъ примтъ, но, напротивъ, легальнйшій паспортъ и свидтельство о служебной командировк?

— Это ничего. Я сказалъ бы, что вы хотли меня экспропріировать, и я убилъ васъ въ законной самозащит.

— Это тоже можно?

— Теперь можно. Еще разъ простите меня, старика, ради Бога! До пріятнйшаго свиданія-съ.

— До свиданія.

Вышелъ. Затылокъ у него крпкій такой, красный, со складкою. Думаю: вотъ шарахнуть-то, чтобы впередъ не хвастался. И шарахнулъ бы, если бы только по одному своему длу халъ. Да нельзя: я курьеръ везъ.

Ну, молебна равноапостольному Константину я, положимъ, не отслужилъ. Но, когда перебрался черезъ границу, сошкольничалъ: послалъ дружку изъ Любека открытку, написалъ, знаете, коротко изъ „Свадьбы Кречинскаго“:

— Гончая ты собака, Расплюевъ, а чутья у тебя нтъ! То-то, поди, злился!

1906.

Парижъ.