Попытка словаря. Семидесятые и ранее

А играть в 70-е во дворе – это не шутка. Район был поделен на две родо-племенные зоны, в каждой из которых царствовала своя шпана. Разумеется, социальный состав «группировок» был сугубо пролетарский. Короли дворов словно бы и не замечали такой мелочи, как выросший за четыре года (в конце 60-х – начале 70-х) целый, как сказали бы сегодня, элитный квартал. Здесь была своя жизнь, а у них – своя. Начальниковы сынки интересовали шпану лишь в качестве актеров второго плана, игравших исключительно в проходных эпизодах, – как источник 20-копеечной мелочи или просто абстрактные физиономии, по которым можно было походя двинуть кулаком. Это не означает, что появление хорошо узнаваемых лиц на наших спортплощадках сулило вполне нейтральное общение. Это были агрессивные, необычайно нервные и импульсивные персонажи, плохо контролировавшие свои эмоции. Для нас существовало два варианта: подхватив мяч, тихо ретироваться или вступить в контакт с почти неизбежной перспективой конфликта. Каким-то удивительным образом однажды мне удалось вовлечь в наши игры одного из самых опасных хулиганов – общение было взаимоуважительным и исключительно на почве футбола. Правда, это не страховало от вспышек немотивированной агрессии странноватого персонажа, словно бы вынырнувшего из другого мира, который, впрочем, не был для нас закрытой книгой, поскольку мы дружили с собственными одноклассниками, происходившими из окрестных пролетарских пятиэтажек. Быт, разумеется, сильно различался, что не мешало самой школе, где одновременно учились дети цековских работников и рабочих соседних предприятий, выступать в качестве социального плавильного котла. Слишком уж бросавшегося в глаза расслоения – материального или образовательного – не было. Скорее наблюдались различия в поведении – пролетарские ребята были как-то пожестче, хотя и среди формально «наших» водились лютые хулиганы: на первых этажах цековских домов жили технические работники и дворники, а решенный квартирный вопрос ничего не менял в семейном (или, чаще, бессемейном) образе жизни. Для меня как юного спортсмена существенным было то, что ярчайшие представители местной шпаны очень хорошо играли в футбол, но не могли составить конкуренции в хоккее. А о том, что такое теннис, скорее всего, вообще не слышали.

«Дар богов – великолепный теннис» был безусловной привилегией цековских детей, причем далеко не всех, а лишь интересующихся. Хотя лично меня привлекал вовсе на элитарный характер этого занятия, а чисто спортивная мотивация – и получалось так, что из всех своих друзей по цековскому кварталу я единственный играл в теннис. Примитивные корты с асфальтовым покрытием. Кеды, подошвы которых сгорали за две недели. Белые мячики с надписью «Ленинград» и простецкая ракетка, хорошо, если деревянная. Вот и весь набор теннисиста-энтузиаста конца 1970-х. Разумеется, среди взрослого населения попадались редкие пижоны и мастера. Допускаю, что эти персонажи имели отношение к международному отделу, иначе, откуда было взяться этим белоснежным майкам и шортам, легким белым туфлям и даже напульсникам. Среди игроков был один фантастический парень, лет на пятнадцать старше меня – он обладал феерической техникой. Не физическими данными, не выносливостью или силой удара, а именно техникой, завораживавшей чистотой движения и полета мяча. Готовясь к приему подачи, он неизменно говорил по-английски «Ready!», что усугубляло восхищение. Но главное, у него была настоящая западная ракетка, то ли Donnay, то ли Wilson, а иногда даже попадались совсем не ленинградские желтые мячи, действовавшие на окружающих, как бусы на дикаря.

Ракетки были слабым местом советского любительского тенниса и самым фетишизированным предметом. Просто повертеть настоящую ракетку в руках, почти увидев свое отражение на лакированной поверхности, усеянной надписями на английском языке, проверить ее на вес, провести ладонью по струнам, ощутить мягкое прикосновение нездешней обмотки, оберегающей руку от появления крестьянских мозолей, – вот они, ускользающие образы счастья… Уже в 1980-е начали появляться ракетки принципиально нового типа, а мы с приятелем были рады хотя бы тому, что где-то достали идиотские, с невероятно толстыми ручками и неудачно распределенным весом, американские ракетки Penguin в лучшем случае 1950-х годов.

… Я долго хранил номер журнала «Америка», представлявший лучших теннисистов страны, разглядывал одежду, аксессуары и ракетки. Крис Эверт Ллойд. Джимми Коннорс. Звукопись другой жизни…

Главными же изданиями, которые оказывались вне конкуренции, допустим, с «Наукой и жизнью» или «Техникой – молодежи» (которой я в соответствии с модой пытался увлечься, но так и не увлекся), были «Футбол-Хоккей» и «Советский спорт». Тогда газеты выходили всерьез, не то что сейчас, и свой первый в жизни собственный номер «Советского спорта» я прочел первого января 197… какого-то года.