Пора чудес

У въезда в поместье отец отрекомендовался старым другом князя, другом молодости, собратом по взглядам и мечтам. Сторож, на которого австрийский диалект произвел должное впечатление, сказал в замешательстве, что князь почивает еще в такой ранний час.

— Непременно согласится встать, если ему доложат про меня. Мы с ним много лет учились вместе, — сказал отец.

Поколебавшись, сторож все же решился позвонить. Телефонистка ответила, что у нее имеются строгие указания. И речи не может быть, чтобы их нарушить, и все, на что она согласилась, — это записать данные и по возможности скоро довести их до сведения князя. Отец смеялся: ”Он спит!”

В будке сторожа тем временем стало тепло. Он подал нам кофе с хлебом крестьянской выпечки, и отец снова стал рассказывать ему про чудные времена, венские денечки, когда они учились вместе с князем. Сторож, ловивший каждое слово, пустился в расспросы, и отец щедро одаривал его подробностями. Мама разула мокрые туфли и поставила сушить у печки.

Два часа прошло, а телефон молчал. Отец попросил позвонить. Телефонистка, может, запамятовала. Или, может, сменилась. Сторож засомневался опять, но все-таки согласился и позвонил.

Всему свой черед, гласил ответ телефонистки. Просьба у нее записана. Свяжется, когда получит ответ. Такие ее слова все еще заключали в себе некоторую надежду, некоторое обещание, да и сторож сохранял вежливость и угостил нас сушеными фруктами. Над поместьем низко плыло холодноватое, но приятное осеннее солнце, и влажный запах приводил на ум выбеленные комнаты, печь, в которой гудит огонь, и теплые молочные кушанья.

Утро миновало, дымка на полях растаяла, затем и полдень прошел, а ответа не было. Новую просьбу к сторожу позвонить телефонистке теперь пришлось уже подкрепить плиткой швейцарского шоколада. Ответ телефонистки был недвусмысленный: просят не беспокоить больше по этому вопросу. Когда придет ответ, тогда и свяжутся. Сторож рассыпался в извинениях и обещал впредь поступать строго по инструкции.

Лицо сторожа бросило в краску. Отец собрал остатки гордости.

— Не стану дожидаться до бесконечности. Дружба не бывает односторонней. Не буду задерживаться. Человек не пресмыкающееся. Не обессудьте, что затруднили, — обратился он к сторожу с каким-то странным рыцарским великодушием. Но тот не ответил, побоявшись новых осложнений.

Мама ни слова не выговорила. Мы шли теперь в направлении станции, увлекаемые быстрым шагом отца. Кроме нас, ни единой души не было на всем этом возделанном горном пространстве. Хотя происходившее было до боли реальным, мне казалось, что все это дурной сон, и эта монотонная ходьба — от того же тяжкого сна, сковавшего нас.

Когда мы пришли на станцию, солнце уже догорало на черепичной кровле. Пальто отца было забрызгано грязью, в лице одержимость: ”Мы едем отсюда первым же поездом”, — заявил он, точно у него был какой-нибудь выбор.

Странным было поруганное достоинство отца на этом крошечном полустанке; ни людей, ни сторожа. Один за другим проходили, не останавливаясь, роскошные скорые поезда, прошел один товарный и тоже не остановился. И, когда стемнело и появился сторож, отец набросился на него, словно это был не караульщик, а главный железнодорожный диспетчер. Худой этот человек улыбнулся, извинился и объяснил, что он тут всего-навсего сторож. Если до девяти наше терпение не лопнет, поезд довезет нас до самого до дому. Отец ублаготворился, и к нему вернулось спокойствие.

— Откуда будете? — на крестьянский лад спросил сторож.

— Были с визитом в поместье Даубера.

Сторож обходился с нами вежливо, да и вспышку простил, не обиделся, отчего отец преподнес ему плитку шоколада, а сторож со своей стороны рассказал, что вот уже много дней, как никто носа не кажет на этот полустанок. От села до полустанка далеко. А поместье Даубера имеет свои грузовики. Мама попросила воды, и сторож принес воду в старом кувшине. Он поблагодарил за шоколад и принялся изливать досаду на новые порядки, на то, что деньги упали в цене и девки себя больше не соблюдают. В городе, видно, подуло смутой и беспокойством. К отцу вернулась способность спокойно слушать. Когда он спросил, не найдется ли у сторожа чашки кофе, тот извинился и сказал, что прежде у него тут был стол и кофейный сервиз, и он всех и каждого приглашал на угощение. Видно было, что врет, но отец и виду не подал, так обрадовался его болтовне: свидетельство, что сторож все еще принял его за господина.

В девять пришел поезд. Сторож отнес чемодан в вагон. Отец попрощался с ним, как прощаются с верным слугой.

Поезд помчался в глубь, в потемки. На скамейках по углам лежали усталые пассажиры, зарывшиеся в свои пальто. С округлого потолка тек приглушенный свет. На отца напала грусть, и его лицо подернулось новой мозаикой теней. Внезапно я понял: эта ночь нас не отпустит от себя целыми и невредимыми.

Женщина, сидевшая рядом с нами, спросила, далеко ли мы находимся от Кноспена. Отец оторвался от своей меланхолии. Как если б проснулся от прикосновения нежной руки.

— Нет, недалеко, мадам, недалеко…