Пора чудес

О внезапном уходе отца не говорил никто. Все шло своим чередом. Еда подавалась вовремя. Место отца во главе стола сохранялось за ним. Мама больше не ела вместе с нами. В субботу пришло заказное на мое имя. Я узнал почерк отца, он интересовался моим здоровьем и здоровьем Хельги. Просил меня отправить ему по почте книги с письменного стола и сложить рукописи в отдельный пакет. К письму была приложена доверенность, выданная мне на получение всех заказных почтовых отправлений в его адрес. Новый адрес значился на оборотной стороне конверта: Вена, улица Масарика, 5. У мамы, я чувствовал, нет желания читать это письмо. Хельга ночью спросила, не хотел бы я поехать в Вену к отцу. Как видно, она совершенно ничего не поняла в этой круговерти.

Холод усилился, и ставни на окнах задних комнат затворили. Весь день стояли жидкие сумерки. Никто ничем не интересовался. Мы словно уговорились не затевать никаких разговоров. Страшные слухи о высылке временно ходили теперь вне нашего дома. Маленькое наше несчастье закутало нас точно в мокрую вату.

От отца снова пришло письмо, и снова мне. И опять без упоминания о маме и без привета ей. Хельга приносила из школы ядовитые рассказы. Девочки говорят, что у него есть графиня в Вене. Другие — и того пуще: не графиня, а оперная певичка. Хельга смеялась, и мне было больно от ее смеха.

Приближались сроки моей ”бар-мицвы”, и мама спросила, не стоит ли посоветоваться с раввином. Меня это изумило: никогда ноги ее не было в доме, где исполняли обряды. С чего это вдруг теперь? Я подчинился без разговоров. Назавтра мы отправились в канцелярию раввина. На улице не было ничего привлекательного. Маленький, ухоженный город запятнали влажные облака. Моросило. Мы двигались по улицам почти бегом. Мама говорила со сдержанным огорчением о жалких результатах школьных занятий Хельги. Преподавательница игры на фортепиано тоже недовольна.

Раввин спросил нашу фамилию, употребив при этом какие-то непроницаемые слова. Словно мы были у него на подозрении. Мама, которая никогда не произносила имени своей матери, упомянула ее. Раввин достал из ящика карточку и приступил к подробным расспросам. Наконец поднял глаза, иссиня-черные, и осмотрел нас. Слова, видно, его не тронули.

— Дом, где предписаний не исполняли и сыновей не обрезали, не достоин зваться еврейским домом, — сказал он.

Мама встала, налившись всей своей оскорбленной гордостью:

— Мы евреи и без согласия раввина.

Раввин вернул бланк в картотеку:

— Раз так, зачем пришли?

— Убедиться, — сказала мама, сдернув с себя шейный платок, — что нам не место рядом со жрецами лжи.

Визит причинил ей боль. С тех пор и до последнего ее дня я не видел больше мягкой черты на ее лице. Она была деловита, и самоотверженность ее не знала границ. Как женщина, весь мир которой состоит из самоотдачи. В декабре наши потребности начали сокращаться. Мама стояла у раковины и варила, мыла посуду и стирала. Хельга по-прежнему не успевала в школе, и мама просиживала с нею часами, помогая готовить уроки. В декабре у нас еще состоялись заседания нескольких комиссий. Комиссия по поощрению литературного творчества имени моего дяди не утвердила стипендию молодому писателю. Затем собрания комиссий в нашем доме прекратились. Мамина любовь нежной не была, но зато принадлежала нам, как никогда прежде. Письма отца приходили каждую неделю, на мое имя. Однажды он попросил спросить маму, будет ли ей угодно, чтобы он пришел. Я спросить не осмелился.

Мой тринадцатый день рождения мы справили без обряда. Родственников у нас в городе не было. Друзья дома держались подальше от нас. Хельга испекла торт и надела парадное платье. Мама сыграла в честь праздника несколько сонат Моцарта.

Издательства возвращали рукописи отца одну за другой. Из Америки он тоже получил отрицательный ответ. И в одной из сопроводительных записок было сказано без обиняков: Австрии требуется иная, здоровая литература.

Экзамены за семестр были нетрудные. Мой табель блистал множеством превосходных отметок. Мама не поцеловала меня в лоб. Предметом ее забот была теперь Хельга. Хельге не давались арифметика и латынь. Синтаксический разбор предложения стоил ей больших усилий.

Иногда заглядывал какой-нибудь старый знакомый или прислуга. Мама раздавала теперь одежду благотворительным обществам. Высокие комнаты постепенно пустели. Я написал письмо отцу. Снял копию с табеля.

Хельга принесла новую сплетню: отец живет у баронессы фон Дрюк и возобновил литературный салон. Его видели в обществе баронессы, на нем была шляпа с пером. Я знал, что есть некоторая доля истины в этих слухах, и все-таки злился на Хельгу, распустившую язык.

Злые дни приближались медленно, но неуклонно. Без всякого повода меня исключили из гимназии. Хельга принесла ужасный табель, со строгим предупреждением, что, если она не выдержит переэкзаменовки, будет отчислена из школы без всякого нового уведомления.